– Скажи, Дима… А ты видел, там была еще другая девушка… Она тоже пострадала… Она при смерти, – торопливо добавила я, вспомнив комиссара Гренье. – Ты ее тоже хотел убить или это просто случайно?
– Она чо, жива еще?
– Врачи говорят – не выберется. Так ты хотел – нас обеих?..
– Я ничо не хотел. Мне заплатили – я работаю.
– Заплатили – за обеих?
– Может, за обеих. А может, и нет, – самодовольно интриговал Дима.
Мне показалось, что это «интервью» придало ему чувство собственной значимости – он был владетелем секретов, распорядителем жизней… Если бы не обстоятельства, в которых разворачивалась сцена, я бы посмеялась над этим самодовольным ничтожеством с половиной извилины в мозгу, да и той дефективной.
Но сейчас мне было не до смеха. И я, стараясь спрятать поглубже свое презрение, продолжала задавать вопросы в надежде дождаться Джонатана.
– А ты других людей, до нас… уже убивал?
– И-и, мать твою… Ну ты как скажешь! Я те чо, выпускник детского сада?
– Не жалко?
– А чо это мне должно быть жалко?
– Ну, например, тебе бы не хотелось, чтобы тебя убили? Другим тоже не хочется, понимаешь?
– Ой, щас заплачу.
– Ну, подумай, Дима, на секунду: я же ничего плохого никому не сделала. Я не знаю, чем я этим людям помешала. Но я не хочу умирать!
Разумеется, я вовсе не пыталась его разжалобить. Было бы смешно надеяться разжалобить наемного убийцу. Но было необходимо тянуть время – вот я и тянула его изо всех сил, пытаясь говорить что-то, наиболее подходящее в такой ситуации. Ну не последний же фильм с ним обсуждать!
– Согласись, это несправедливо!
Дима нервно дернулся.
– Ты мне это, кончай тут сопли разводить! Дура, что вляпалась в какое-то дело… А теперь чо, кранты. Не я, так другой тебя шлепнет.
– Отпусти меня, Дима! Я спрячусь! Далеко, меня никто не найдет, и никто не узнает, что я жива, – я придала жалобную интонацию голосу. – А ты скажешь, что убил меня, получишь свой гонорар, и никаких проблем…
– Заткнись. – Голос стал злым. – Будешь тут вые…ться, я тебя враз пристрелю, поняла?
Для пущей убедительности он поднял пистолет с колен и наставил на меня. Пистолет был большой, тяжелый – в марках я не разбираюсь, но глушитель я узнала. Один тихий звук – и меня нет.
Я прикрыла глаза со смиренным видом, стараясь изо всех сил выдавить слезу, чтобы она красиво скатилась по щеке из-под моих длинных, хоть и светлых ресниц.
Слеза, однако, и не думала появляться. Ну надо же! Я в последний месяц плачу так часто, так себя, несчастную, жалею, а тут, как назло, – ни слезинки! И это, можно сказать, перед лицом смерти!
– Пойми, Дима, – заговорила я дрогнувшим голосом, нервно сжимая руки и не поднимая глаз, – я жить хочу, я хочу любить! Мне только двадцать один год, вся жизнь еще впереди!.. Любить, рожать детей… Это жестоко, лишать меня…
Уф, даже слезы появились на глазах! Я замолчала, словно борясь с нахлынувшими рыданиями, думая только об одном: сколько еще минут осталось до прихода Джонатана.
Со стороны кресла не последовало никакой реакции.
Я подождала. Тишина.
Пришлось поднять красивые длинные ресницы со слезой и взглянуть на убийцу Диму. Он самодовольно улыбался, крутя на пальце пистолет. Вид моего смиренного унижения ему льстил.
Я всхлипнула. Он молчал. Я шмыгнула еще раз носом. Улыбка его стала приобретать игривое выражение.
– А чо… Это… – прорезался наконец он. – Если хошь, давай… Перепихнемся пару раз, утешишься напоследок!
Я потеряла дар речи. Такого поворота дела я не ожидала… Надо же, какая широта души! Решил облагодетельствовать меня!
Кажется, я уставилась на него с таким обалдевшим видом, что он добавил:
– И мне это, тоже… конпенсанция будет, что я с тобой столько чикался.
Я не находила слов. Я не знала, как реагировать, что сказать, как отвести еще одну опасность, нависшую над моей бедной головой.
– Я… я не могу… я…
– Ты ж не целка, в рай все равно не попадешь!
– А что, в рай только девственницы попадают? – тупо спросила я.
– А хрен его знает, я там не был, – хохотнул он. – Ну так чо, давай? Любишь небось это дело? – Он постучал указательным пальцем по пальцу другой руки. – Соглашайся – поживешь еще полчасика, порадуешься. А то я тебя тогда прямо щас и пристрелю.
– А тебе что, полчасика хватит? – спросила я с вызовом.
Это было крайне неосторожно с моей стороны. Дима заерзал в кресле. Даже издалека было заметно, что джинсы его в том месте, где вшита «молния», забугрились.
– Я те чо, бля, только с пушкой управляюсь, по-твоему?
– Нет-нет, я просто пошутила, – заторопилась я, – ты что, шуток не понимаешь?
– Не понимаю, – отрезал Дима и снова навел на меня пистолет.
– Я ничего такого не имела в виду… – лепетала я, осознав, что дело приняло совсем дурной оборот. – Я не хотела тебя обидеть…
– Значит, так: или ты раздеваешься по-быстрому – и молча! – или я тебя щас пристрелю и оттрахаю твой тепленький труп. Выбирай.
О, у меня есть право выбора! Какой шанс!..
– Я думаю, что моему трупу, даже тепленькому, будет все равно… – произнесла я, холодея от собственной дерзости.
Я не договорила. Пуля вжикнула возле моего уха и влепилась в стенку позади меня. Мои руки нервно затеребили пуговицы ночной рубашки. Их было много, они были мелкие, мои пальцы плохо слушались. Голова тоже плохо работала. На вопрос: что делать? – разум глухо молчал.
Дима пожирал меня глазами, и даже в полумраке было заметно, как наливалось краской его лицо. Не от стыда, разумеется, а от похоти. В нем вдруг проступили кавказские черты, и мой разум, который отказывался придумать что-нибудь дельное, занялся пустяками, а именно: доискался до объяснения факта, отчего это лицо «обольстительного брюнета» напомнило мне итальянский тип – Дима был наверняка наполовину кавказец. Говорил он, однако, без акцента, вырос, очевидно, в России…
Мне отчего-то представился провинциальный городок средней России, оживленный рынок, на котором торговцы из южных республик продавали фрукты и покупали себе женщин… Он небось и отца-то своего не знал. Обрюхатив какую-нибудь малограмотную деваху, светловолосую и пышную, кавказский мужчина отвалил к себе домой, к раздобревшей усатой жене и куче хорошеньких черноглазых детишек, оставив девахе пачку мятых-грязных базарных рублей и пару ящиков непроданных мандарин…
…Кто-нибудь может мне объяснить, как подобные размышления могут влезть в голову, на которую наведено дуло пистолета? Да еще и с глушителем. Да еще когда вас хотят изнасиловать, прежде чем эту голову разнесет на кусочки пуля? Непостижимо.