Он даже не думал, что получится так легко, но сразу свет, запах и словно даже вес воздуха вокруг стали другими. Генри открыл глаза: он стоял в залитой золотистым светом прихожей облачного дома, и о его ноги терлась звериная голова. Генри наклонился и бездумно почесал кошку между ушами, как делал Тис. Он через перчатку почувствовал – или вообразил, что чувствует, – тепло и мягкий мех, и мельком пожалел, что не может погладить ее голой рукой, но без душевной прежней боли, он с этим уже смирился.
Генри поставил ларец с Сердцем на стол у входа и пошел по коридору, открывая по очереди все двери. Кошки одна за другой присоединялись к осмотру, вились вокруг его ног, словно хотели, чтобы он на них наступил.
Комнат было много и все пустые – вещи Тис переплавил ради непобедимого меча. Мебель осталась только в спальне да еще в столовой, и там Генри впервые за день наконец вздохнул спокойно, полной грудью. Здесь он в безопасности.
На столе лежал лист бумаги, придавленный миской сухарей, на нем было написано его имя, и Генри развернул записку.
«Вернулся за мечом и решил черкнуть тебе пару слов. Дурное предчувствие говорит мне, что победить Освальда у меня не выйдет, но я должен хоть попытаться, верно?
Ты еще многого не знаешь о людях и их обычаях, но я уверен, что ты всему научишься. И, на случай, если не успею сказать: чем бы все ни кончилось, я горжусь тобой.
P. S. Рыбное печенье для кошек – в верхнем ящике стола».
Генри сел, уронив письмо на колени. Так вот почему старик так долго ходил за мечом. Генри бездумно открыл верхний ящик и насыпал печенье кошкам прямо на пол – те сразу сгрудились вокруг. В столовой было тихо, пылинки плясали в золотистом свете. Генри попробовал заменить одну печаль другой, не такой невыносимой, и, чтобы не думать о старике, который растворился и стал частью всего, он осторожно, будто ступая на некрепкий лед, подумал об отце.
В тот день, на охоте, отец увидел следы Барса, проследил за Генри, подобрал на дороге ларец с камнями и увидел встречу с Тисом. Непонятно, как он сам так быстро добрался до ярмарки и где взял маску и плащ, но, может, у отца были волшебные предметы, которые позволяли быстро перемещаться. Какая же тоска. Генри думал, что знает своего отца лучше всех на свете, а оказалось… Он помотал головой и заставил себя сосредоточиться. Отец велел ему бежать на постоялый двор, а потом ушел от посланников и отправился туда же. Поселился в комнате под номером девять, подслушал их разговор с Джеттом, затащил того в комнату и купил. Наверняка отец понимал: раз уж Барс выбрал Генри, только он сможет отыскать место, где спрятано Сердце, и хотел быть как можно ближе, когда это случится, чтобы увести Сердце у него из-под носа.
План отца был совершенен. Но теперь Генри видел в нем кое-что, чего не замечал раньше. Отец натравил на него людей на ярмарке. Потом, в Башне загадок, пытался разозлить Генри тем, что посланники якобы убили его отца. Разбудил в нем дар огня, смертельно опасный для всех вокруг, убеждал его друзей в том, что не надо было связываться с таким, как Генри. Заставил Джетта отдать ключ у всех на глазах, хотя куда разумнее было бы до последнего скрывать, кто предатель.
Все это не имело никакого смысла: отец просто стравливал Генри и людей вокруг, заставлял их бояться и ненавидеть друг друга. Отец с детства повторял ему, что люди – недостойные, опасные, злобные типы, и ему была противна мысль о том, что Генри они понравились, что он хочет быть, как они, подружиться с ними. Отцу хотелось, чтобы к концу похода люди стали для Генри смертельными врагами, и тогда он принял бы сына, сказал: «Мы заодно, ведь только я понимаю тебя». И Генри поверил бы ему и сделал все, что велит отец.
Он победил только потому, что люди приняли его таким, как есть. Только потому, что научили его – уж как могли, – что значит быть человеком.
Генри опустил голову на стол, прижался щекой к гладкому дереву, и кошка тут же запрыгнула ему на колени. Отец говорил: «Никогда не признавай своего поражения, иди к победе до конца», и Генри последовал его совету. Вот только сам отец будет действовать так же. Он попытается отбить Сердце обратно и загадать свое желание. Попытается вернуть трон. В королевском дворце до сих пор есть его человек – отца Агаты убили, когда он попытался обнаружить этого человека. Казна пуста, старинных предметов больше нет, а создавать новые люди научатся не сразу. У Освальда остался Хью, а еще – непобедимый меч и ларец с огненными камнями.
– Может, все-таки чаю? – проскрипели у него над ухом.
Генри подскочил и уставился на Элвина. Тот с терпеливым видом сидел на столешнице.
– Ты что, даже тут меня можешь найти?
– Конечно, я же скриплер. Генри, друзья вас обыскались. Пал четвертый раз подогревает для вас свой лучший пирог. Дочка хранителя казны сплела вам венок из цветов. Сван написал в вашу честь песню, и должен сказать, что дара к стихосложению у него, кажется, все-таки нет.
Кошка подошла к Элвину и потерлась головой о его кору. Скриплер пощекотал ей шейку веткой и продолжил:
– Люди за столами обсуждают слухи о герое, который всех спас. Каких только выдумок я не слышал! Что спаситель Сердца – не то древний воин, не то принц, не то воскресший Сивард, не то победитель столичного конкурса по стрельбе из лука. Но Олдус велел нам всем помалкивать о правде, сказал, что вы не любите лишнего внимания и если на вас начнут бросаться толпы поклонников, вы сбежите в лес, а бегаете вы превосходно.
– Он так сказал? – фыркнул Генри.
– А еще сказал, чтобы не искали вас и спокойно праздновали. И что вы обязательно вернетесь. И велел Свану не расспрашивать, где вы были так долго. Сказал, что вам надо побыть одному.
Генри потрясенно выдохнул, и скриплер улыбнулся. Глаза среди складок коры сияли.
– Они ваши друзья. Они понимают вас и любят. Хотите еще один мудрый совет? Надо уметь не только побеждать, но и радоваться победе.
– Скажи им, что я иду.
Элвин тут же скрылся, и Генри пошел в прихожую. Спокойно открыл дверь – и тут же с невнятным вскриком захлопнул ее обратно.
Он думал, его способность удивляться была исчерпана еще с утра – оказалось, ничего подобного. Генри постоял, держа ладонь на ручке двери, потом снова осторожно потянул ее на себя. Ничего не изменилось: за дверью все так же стоял Барс. На чем он, собственно, стоял, если за дверью не было ничего, кроме облаков, Генри разглядеть не успел. Барс неспешно зашел в прихожую и сел в шаге от Генри, обернув хвост вокруг лап.
– Э-э-э… – сказал Генри и прокашлялся, но ничего умнее ему в голову так и не пришло.
И тогда Барс заговорил сам. Морда его при этом не двигалась: голос, низкий и звучный, совершенно человеческий, доносился откуда-то из живота:
– Ты себя не спрашивал, почему я именно сейчас решил, что пора вам найти Сердце? Не сто лет назад, не пятьсот лет спустя?
Взгляд у Барса был добродушным и в то же время опасным, он ждал ответа, и Генри осторожно предположил: