– Слезай отсюда, теперь я скажу.
– Молодой человек! – возмутился тот. – Вы кто, собственно, такой? И как вы смеете подниматься на сцену без разрешения старей…
Препираться с ним было некогда, и Генри просто спихнул его на землю. Человек завопил, но его тут же подхватили и поставили на ноги.
Портретов Генри в этой деревне не было, – значит, тут не знают, кто он.
Ну, сейчас узнают.
– Эй, жители Броуди! Вы про меня наверняка слышали. Я – разрушитель, тот самый, ужасный и… и безжалостный, – самым жутким голосом, на какой был способен, проговорил Генри. – Не верите? Глядите сюда.
Он сорвал перчатку, спрыгнул с деревянного сооружения, которое бровастый назвал сценой, и прижал руку к настилу.
Кажется, от злости огонь горел сильнее – чернота расползлась с такой скоростью, что от деревяшки тут же ничего не осталось. По площади прокатился предсказуемый вопль.
– Я вижу, вы тут собрались сдаться Освальду. Но я куда страшнее его, так что слушайте мой приказ, – хриплым, подвывающим голосом сказал Генри. Надо было нагнать на них страху. – Всем бежать из деревни на запад. У вас там глубокие ущелья. Спрячьтесь. Никаких вещей не брать. И если через пять минут в этой деревне останется хоть один человек, я… – Он протянул руку в сторону мужчины, который стоял ближе всего, и тот, расталкивая всех, помчался прочь.
Его пример подействовал на слушателей ободряюще – люди с криками бросились врассыпную, и вскоре Генри увидел, что по западной скале, нависшей над деревней, ловко, как горные козы, мчатся самые быстрые члены местной общины. Все остальные неслись за ними.
Генри удовлетворенно хмыкнул и побежал к восточной окраине деревни. На улицах стояла приятная тишина, солнце впервые за день прорвалось сквозь тучи, и настроение у Генри вдруг исправилось, как будто теперь все будет хорошо и нечего больше бояться.
Краем глаза он заметил движение и резко повернулся к распахнутой двустворчатой двери. Над ней красовалась странная надпись: «Олень и роза», а внутри оказалась большая комната, полная круглых столов и опрокинутых в спешке стульев. Столы тщательно протирал дряхлый старик. Одно его запястье было привязано длинной веревкой к ножке стола.
Генри остановился в дверях.
– Вон из деревни, – резко сказал он. – Вы что, не слышали? Освальд скоро будет здесь.
Старик спокойно поднял на него взгляд и улыбнулся:
– Я слышал. Зайдите, молодой человек. Все так умчались, а у меня остались отличные бутерброды с домашним сыром. Хотите, заверну вам с собой?
Генри шагнул вперед:
– Вы не поняли? Он заставит вас ему служить и сожжет ваш дом.
Старик покачал головой и выжал тряпку в ведро.
– Не заставит. Я знаю много сказок и помню те, где на людей накладывали заклятие подчинения. Под ним люди становятся тупыми, неспособными принимать решения. Они даже не сообразят, что веревку на руке можно развязать, и, если не смогут меня увести, просто уйдут.
– Вы что… вы сами себя привязали? – нахмурился Генри. Было очень тихо, солнечные полосы лежали на узорчатом каменном полу, пылинки кружились в лучах света.
– Конечно.
– Зачем?
– Хозяевами этого места были все мои предки со времен Сердца. Оглядитесь – вы в одном из лучших старинных трактиров королевства, говорю без ложной скромности. К нам гости отовсюду съезжались.
Генри мрачно оглядел комнату. Тут и правда было красиво: картины на стенах, расписные цветочные горшки на полках, тонконогие стулья, очаг, выложенный блестящими плитками. Хорошее, уютное место, но все же…
– Я не понимаю людей. Почему вещи вам дороже жизни? – Пора было уходить, но этот вопрос мучил его с самого дня ярмарки. – Что вы так носитесь с этим старьем? Да, оно красивое, но без него можно обойтись, а вас сейчас убьют, вы что, не поняли?
– Смотрите, вот из этой чашки пила моя бабушка, а до этого – ее бабушка. Вон тот новый и не слишком красивый рисунок сделал мой отец, когда был еще мальчиком. А вон те игрушки на полке переходят от одного поколения к другому уже сотни лет. Каждая вещь – это воспоминание. Мы ценим не саму вещь, а нашу память. В этом доме – память всей моей семьи. – Старик невозмутимо отложил тряпку, взял метлу и начал подметать пол. – Я не хочу служить чудовищу. Будет куда хуже, если я умру от старости в армии Освальда, окруженный людьми, забывшими, кто они такие. Лучше уж здесь – в своем уме и среди всего, что мне дорого.
– Вы можете сбежать, я вас выведу, я…
– Мне девяносто два года. Я и до соседей дохожу еле-еле.
– Я вас потащу. – Генри подошел и начал развязывать веревку, но старик крепче вцепился в свою метлу, и по его взгляду Генри понял: бесполезно. – Здесь же все сгорит, – безнадежно повторил он, выпуская веревку. – Нельзя… нельзя знать, что умрешь, и ничего не делать.
– Есть вещи хуже смерти. Вы еще очень молоды, потом поймете, – ласково глядя на него, сказал старик, а потом втянул носом воздух и мягко прибавил: – Вот и все. Спасайтесь, юноша. У вас получится, я знаю. А мне тут надо еще прибрать. Этот зал содержали в порядке триста лет, и я не хочу, чтобы он погиб с разбросанными стульями.
Генри вскинулся и понял: пахнет гарью, но не сдвинулся с места, будто ноги приросли к полу. У него что-то дрожало внутри, и он старался дышать глубже, чтобы не показать этого.
Каждое живое существо стремится к одному – выжить. Так всегда говорил отец. И он сам ведь не трус, но до безумия, до помрачения рассудка боится умереть, это нормально, но почему тогда…
Старик улыбнулся и подтолкнул его к двери. Солнечный свет разливался по полу, освещал картины и рисунки, отражался в стекле и меди, ветер покачивал цветы в разноцветных горшках.
– Не грустите. Посмотрите, какое прекрасное место, чтобы умереть.
Генри не стал смотреть. Он захлопнул за собой дверь и, тяжело дыша, остановился на пороге. От потрясения он даже не сразу понял, что опоздал.
Войска Освальда уже вошли в деревню, расползлись по улицам. Генри видел, как огненные твари вдалеке прыгают с крыши на крышу. В прозрачном весеннем воздухе вились хлопья пепла, с соседней улицы сюда уже сворачивал отряд. И наконец, очнувшись от оцепенения, Генри метнулся обратно в трактир и прижался к окну. Старик коротко взглянул на него и вернулся к подметанию пола – так спокойно, будто под окнами у него не маршировали люди в черных доспехах. Генри остановившимся взглядом глядел на них: дома они не обыскивали, просто шли сквозь деревню, – значит, Освальд уже понял, что никого нет, и решил не тратить времени на поиски людей.
И тут Генри увидел: у одного человека доспехи были натянуты поверх зеленой куртки с золотыми пуговицами.
Он подождал, когда посланник дойдет до двери, распахнул ее и с силой втянул его внутрь так быстро, что остальные, кажется, не обратили внимания. Незнакомый черноволосый посланник бездумно забился, он даже ударить не пытался, только рвался вслед за остальными, и Генри прижал его к стене. А что, если…