Май, 2621 г.
Северная Военно-Космическая Академия, Новая Земля
Российская Директория
– Академия… ра-авняйсь!
Тысяча триста кадетов, выстроенных по факультетам и учебным курсам, в едином порыве рванули головы вправо.
– Сми-ирна!
Головы повернулись на пятьдесят градусов влево. Теперь кадеты смотрели прямо перед собой.
– Подъем флагов начать!
Из динамиков хлынула расплавленная медь духовой секции Большого Национального оркестра, полилась гремучая ртуть Сводного Хора Армии и Флота.
Гимн был один, флагов – три.
По центральной мачте карабкался флаг России. Справа и слева от него, с небольшим, почтительным отставанием, подымались флаги Военно-Космических Сил и Объединенных Наций.
Российский орел, всемирный голубь и межзвездный грифон достигли своих насестов одновременно.
«…К звездам грядущего нас приведет!» – обнадежил Сводный Хор. Музыка оборвалась.
– Кураторам групп к приему рапортов приготовиться!
Старшины групп отчитались кураторам о больных, командированных и самовольно отсутствующих. Разумеется, в последней категории содержался традиционный ноль. Самоволка – и не просто самоволка, а прокидон утреннего построения! – была серьезнейшим ЧП.
На моей памяти – а я в Академии без малого три года – такое ЧП случалось лишь однажды. После быстрого разбирательства проштрафившийся был отчислен.
Чтобы «выбарабанить» его прочь, к нам на Новую Землю специально привезли две сотни кадетов с выпускного курса Киевской Военно-Музыкальной Академии. Бедолагу с кулечком пожитков, в форме с сорванными кадетскими «орликами» прогнали через строй под барабанную дробь. Погрузили на вертолет и вышвырнули в Мурманске.
Иди куда хочешь! Но в армию тебе дорога заказана. До самой смерти.
«Вдумайтесь, товарищи кадеты! До. Самой. Смерти».
– Старшим кураторам к приему рапортов приготовиться!
Теперь уже кураторы групп – офицеры в звании капитан-лейтенантов – сдавали рапорты командирам факультетов.
Всей волынки рапортов снизу доверху – примерно пятнадцать минут. Не так-то много. Но выстоять по стойке «смирно» все это время, выстоять по уставу, не шелохнувшись и не проронив ни звука, могут только гвардейцы, чоруги и статуи на Аллее Героев.
Строй украдкой переступал с ноги на ногу. По задним рядам даже перекатывались короткие разговорчики. А разговорчики в строю – целое искусство, это уметь надо.
– Ты вчера «Фрегат „Меркурий“ досмотрел? – спросил я у своего соседа слева, Володи Переверзева. Спросил, почти не шевеля губами. Не вполне шепот, скорее без двух минут чревовещание.
– Да.
– Чем кончилось?
– Они выбросили с корабля генератор щита и взлетели. Потом разогнали целую эскадрилью «гончих» и удрали.
– Удрали от истребителей? На фрегате? Без щита?
– Ага.
– Руки оторвать сценаристу.
– Во-во.
Итак, жалеть о том, что я не досмотрел эту галиматью до конца, не приходилось.
Вчера меня, прямо из кинозала, выдернул вестовой. И приволок ни много ни мало к командиру нашего родного истребительного факультета капитану первого ранга Федюнину.
В кабинете Федюнина, кроме хозяина, сидели два незнакомых мне флотских офицера. У одного были три серебряных звезды каперанга, у второго – золотая звездища эскадр-капитана.
Знак «Двадцать боевых вылетов» на груди первого офицера орал во всю золотистую глотку: «Перед тобой матерый волк палубной авиации, салага!»
Это ж когда он успел двадцать боевых сделать, а? В нашем мирном космосе-то? Во времена всеобщего созидательного сотворчества?
У эскадр-капитана значка с «огневой двадцаткой» не было. Зато на кокарде фуражки, которую он держал на коленях, красовался штурвал с крылышками. Что означало принадлежность эскадр-капитана к авианосным силам флота. Но только не к пилотам, а к командному составу авианосца. Ударного или эскортного – о том судить точно я не мог.
Однако, пораскинув мозгами, пришел к выводу, что ударного.
Почему? Резонно было предположить, что оба служат на одном авианосце. Эскадр-капитан – скорее всего один из заместителей командира корабля, а может, и сам командир. А пилот в высоком чине капитана первого ранга – из командного состава отдельного авиакрыла, базирующегося на борту.
Но каким же по численности должно быть авиакрыло, чтобы в его командный состав входил каперанг? Никак не меньше шестидесяти единиц. Столько на эскортный авианосец не поместится. Значит – ударный.
Эскадр-капитану было с виду под полтинник. По обычаям ударного флота он носил пушистые бакенбарды и длинные волосы, собранные на затылке пучком. Через грудь тянулась перевязь парадного меча. Натуральная кожа, между прочим.
Каперанг с «огненной двадцаткой» выглядел значительно моложе. В отличие от эскадр-капитана, он был гладко выбрит и стрижен вполне уныло: коротким ежиком. Но парадный меч у него, разумеется, тоже имелся. Такой же точно, как и у сослуживца.
Офицеры в ответ на мое приветствие небрежно кивнули. Федюнин – воплощенные дух и буква устава – отдал мне честь, как положено.
Командир факультета задал три вопроса: «Как настроение? Как самочувствие? Что вы думаете по поводу малоразмерных целей, сохраняющих произвольную маневренность в конусе шестьдесят градусов по оси движения при скоростях 100–115 М?»
Мои ответы лучились оптимизмом.
Настроение – боевое.
(На самом деле, кислое: я снова не успел толком выучить заданные параграфы по спецкурсу «Статуты орденов». А спать хотелось уже так сильно, что не оставалось никакой надежды зазубрить первоначальный статут полководческого Ордена Победы семивековой давности и все его последующие редакции вплоть до свежайшей, прошлогодней.)
Самочувствие – отличное.
(Спать! Спать хочу! Какое еще может быть «самочувствие»?!)
Относительно целей с заданными параметрами… Целей… Я думаю… (Да ничего в голову не лезет, если честно. Дьяволята, а не цели! Разве такие бывают?)
Я подобрался и решил косить под психа:
– Я думаю, товарищ капитан первого ранга, что готов выполнить любое задание – как учебное, так и боевое! Если поступает приказ работать по таким целям – значит, надо работать!
– А если я скажу, что цель может менять вектор движения на противоположный в течение восьми секунд? Не теряя скорости?