Целый день оба нервничали и старательно делали вид, что совсем, ни капельки не волнуются.
Когда наконец мимо биостанции прополз вечерний патруль, они бросились в ангар едва ли не бегом.
Там уже было подготовлено все необходимое, в частности водолазные костюмы и кислородные патроны. Поскольку Эстерсон боялся, как бы скаф не заглох где-нибудь на глубине, было решено провести первые испытания по щадящей программе.
А именно начать с плавания в надводном положении вдоль берега. Если все будет нормально – предпринять погружение на небольшую глубину. Пройти немного под водой – и вернуться на станцию. А если скаф заглохнет и откажется всплывать, они покинут его в гидрокостюмах.
Эстерсон не стал делиться с Полиной своими опасениями, что клоны скорее всего ведут радарное наблюдение и могут засечь на воде даже их крошечный кораблик. Узнав о подобной опасности, Полина наверняка настояла бы на немедленном погружении. А вот этого-то конструктор боялся даже больше, чем клонов.
В конце концов от Вариза Мир-Мирое всегда можно будет отбрехаться. Они не подчиненные капитана, а граждане Объединенных Наций. А значит, имеют законные основания врать клонам что угодно. Есть у них скаф или нет – дело личное.
Тихонько зажужжали моторы транспортера. Легко преодолев на своих широких колесах песчаный пляж, транспортер со скафом вошел в воду.
Чтобы справиться с прибоем (к счастью, по океанским меркам – довольно слабым), им пришлось завести транспортер туда, где волны уже доставали им до подбородка.
Транспортер был заранее заякорен ими за ближайшее к кромке воды дерево. Кроме того, они опустили четыре специальных лапы с шипами. Теперь можно было не бояться, что ворчливая стихия утащит транспортер на глубину.
Напоследок Полина выставила таймер транспортера на полторы минуты. Это значило, что спустя девяносто секунд фиксаторы отпустят днище скафа и суденышко, предоставленное само себе, свободно заскользит по волнам.
Через верхние люки Полина и Эстерсон залезли внутрь своей карманной подлодки. Назвать кабину просторной не повернулся бы язык даже у пигмея. Толкаясь и поскрипывая гидрокостюмами, они кое-как втиснулись в жесткие сиденья акванавтов.
– С Богом!
– S Bogom!
Полина запустила электродвигатель и плавно вывела его на полную мощность.
Под днищем щелкнули фиксаторы.
Скаф задрал нос на волне, потом провалился вниз и шустро рванул вперед.
К гордости Эстерсона, их плавание прошло как по писаному. Они прогулялись по двум лунным дорожкам, попугали в придонных водорослевых чащобах пирамидозубов и даже выхватили прожектором из океанской тьмы какое-то громадное существо, которое конструктор со страху принял за дварва.
Полина, смеясь, объяснила, что дварв значительно больше. И быть его здесь не может, потому что не может быть никогда. А они видели всего лишь парамедузу – гигантскую колонию простейших по типу земного вольвокса. Эти колонии кочуют в океанских глубинах Фелиции, временно собравшись в некую форму, напоминающую издалека огромный блин обычной земной медузы.
Полина была счастлива.
– Роланд, вы себе не представляете, что значит для меня вновь получить возможность настоящей полевой работы!
– Полевой?
– Ну да. Где бы ни проводил биолог свои наблюдения – в лесу, под водой, в воздухе или на горной вершине, – такая работа называется полевой. Главное, что он работает в прямом контакте с живой природой! А вот когда биолог сидит под крышей и возится с микроскопами и препаратами – это уже лабораторные исследования. Даже если его лаборатория развернута на скальном карнизе под хлипким тентом или в ржавом баке из-под люксогена.
– А с аквалангом небось много не наплаваешь?
– Особенно во время солнечной зимы. Холодно, знаете ли!
– Что-то мне подсказывает, что я вас завтра целый день не увижу, – грустно улыбнулся Эстерсон. – Уплывете небось в гости к своему любимцу Бяше?
– Волнуетесь за меня?
– Конечно!
– В таком случае придется взять вас собой.
– Ой…
– Боитесь?
– Я?.. Как вы могли подумать?!
Когда они завели транспортер со скафом обратно в ангар, было далеко за полночь. Прятать в смотровую яму все это хозяйство не стали – сил уже ни что не оставалось.
Эстерсон включил генератор и поставил аккумуляторы скафа на подзарядку. Полина притащила и положила в кабину скафа, чтобы с утра не забыть, какое-то диковинное устройство, похожее на вязанку направленных микрофонов.
– Это что еще за хре… э-э-э… простите, штуковина?
– Ультразвуковой излучатель.
– Надеюсь, ему достанет мощности, чтобы вырубить десяток дварвов?
Полина усмехнулась.
– Вам бы только дварвов вырубать. А ведь они тоже часть экосферы Фелиции.
– Не самая привлекательная часть!
– Согласна. Однако мой излучатель придуман не для истребления дварвов. А для общения с их собратьями по эволюции. С теми, которые поумнее.
– С капюшонами?
– Именно. Я, кажется, уже говорила, что под влиянием Гоши, да будет земля Фелиции ему пухом, мне удалось стать неплохим специалистом в электронике и гидроакустике. При помощи пассивной гидроакустической станции на борту скафа я научилась принимать речевые сигналы, посылаемые капюшонами. Мой переводчик обрабатывает их, за это спасибо Константину. А с помощью излучателя я посылаю капюшонам свои ответы. Разумеется, предварительно транслированные переводчиком в набор ультразвуковых импульсов.
– И завтра мы сможем поговорить с капюшонами?!
– Да.
– С каждым днем все интереснее!
Так, разговаривая о своей завтрашней экспедиции, Эстерсон и Полина добрались до дома и легли спать.
Но, увы, выспаться им не посчастливилось.
В пять часов утра к ним в гости нагрянул Качхид. Как обычно, без приглашения и без предупреждения.
– Привет… Рада тебя видеть, – без энтузиазма промямлила Полина, ожесточенно протирая глаза.
– Похоже, не очень-то рада, – угрюмо ответил сирх (по его лицу при этом перебегали пунцовые и бурые полосы – такого Эстерсон за ним раньше не замечал). – Но я тебя понимаю. И не обижаюсь. Я принес большую миску качи.
Тут только Эстерсон, торопливо настраивающий свой переводчик, обратил внимание, что на столе стоит некий сосуд. По представлениям конструктора, это была не вполне миска, а скорее пузатый глиняный горшок, расписанный незатейливым, но симпатичным орнаментом. Сверху сосуд был плотно закрыт крышкой, зафиксированной при помощи деревянного колышка, продетого через ушки на горлышке.
Заинтригованный Эстерсон подошел к горшку и, вытащив колышек, открыл крышку. Ему в нос шибанул острый запах, не вызывающий никаких определенных ассоциаций. Но, как и все незнакомое, он показался довольно неприятным, а густая масса внутри горшка – совершенно несъедобной.