Book.

Удивительно, сколько было написано отцом и удалось напечатать за три года: с 1923-го по 1925-й! Сыграли свою роль молодость, силы, желание работать и огромный интерес к литературному творчеству. В первых рассказах («Чей нос лучше?», «Чьи это ноги?», «Кто чем поет?») автор, задав простой вопрос и отвечая на него, не только привлекает внимание юного читателя, но и правильным ответом дает ему биологическое знание. Мой отец получил эти знания в детстве от своего отца-биолога, продолжал сам их накапливать в течение всей жизни, не пропуская возможности наблюдать жизнь природы. Так что темы для своих рассказов и сказок-несказок ему было легко находить – и, казалось, легко было писать и печатать. К сожалению, так только казалось. В 1920-х годах критика усердно боролась с очеловечиванием природы в детской литературе. Поэтому В. Бианки получал иногда от редакторов такие дружеские предупреждения: «„Хвосты“ берем… Будьте осторожны в границах анимизма. „Хвосты“ грешат антропоморфизмом, но очень хороши, остроумны, сюжетны, и поэтому мы с ними миримся. Вообще же антропоморфизм – жупел в большей или меньшей степени».

Повести, конечно, требовали от автора большого труда и времени, а для построения сюжета – какого-то неординарного случая из жизни героя. Если бы автор только рассказал читателям о своем «очень тяжелом впечатлении» при посещении Зоологического сада (как записано в дневнике 1924 года по поводу создания «Мурзука») и не пожалел бы затворницу-рысь, не придумал в своей повести ей побег, то не было бы и «Мурзука».

С начала 1924 года в журнале «Новый Робинзон» В. Бианки не только печатает первые рассказы, но и ведет раздел «Лесная газета» – пока это сочетание фенологических заметок, известий из Зоопарка, рассказов о страшном наводнении в нашем городе (уже Ленинграде) в октябре 1924 года, а не будущая книга.

Повесть эта стала первым произведением Виталия Бианки, переведенным на иностранный (английский) язык. А друг отца рассказывал, что видел в краеведческом музее в Томске группу слепых школьников. Кто-то из них стал ощупывать чучело рыси и радостно воскликнул: «Мурзук, Мурзук!» Ведь повесть печаталась даже шрифтом для слепых.

«„Одинец“ – „монография“ о лосе (как „Мурзук“ – „монография“ о рыси), последнем лосе лебяженских лесов, о лосе, переплывшем Финский залив в поисках новых мест, где б не тревожили его вечно люди» – так отец рассказывает в письме к О. И. Капице о новой повести. И в следующем письме: «Пишу „Одинца“ – рассказ о лосе. Пишу захлебываясь. Увлекает и фабула, и то, что ярко вспоминаются встречи с лосями, охота, мой чудесный лосенок, пойманный и вскормленный своими руками». Весной 1927 года той же Ольге Иеронимовне снова об «Одинце»: «Линия фабулы ломаная, с поворотами, тупыми и острыми углами и без точек там, где точка казалась бы необходимой. А это последнее окрашивает в другой смысл все уже рассказанное… Заканчиваю переделывать „Одинца“. ‹…› Я все же полагаю, что через 10 лет о людях писать буду. Кое в чем я очень упрям». Последнее замечание связано, видимо, с тем, что как-то сложилось мнение, будто Бианки может и должен писать только о природе, а не о людях.

И, наверное, главное, что помогло начинающему писателю, а потом и окончательно выбравшему свой путь профессионала, – это то, что рядом с ним была друг и помощница, жена Вера Николаевна. Она не только освободила его от всех домашних забот, но и помогала в его писательском деле: переписывала рукописи (пишущей машинки еще не было), общалась с издательствами, разумно распоряжалась получаемыми мужем гонорарами. Во всем царило полное доверие друг к другу, взаимопонимание при большой разнице характеров. И не случайно, конечно, отец писал, что если когда-то будет издаваться его собрание сочинений, то он хочет, чтобы оно было посвящено Верике, его жене.

С 1924 года Виталий Бианки начал вести в журнале «Воробей» раздел о природе, названный им «Лесная газета»; многочисленные иллюстрации – художника и биолога А. Н. Формозова. А раздел «Как мы работаем» вел друг отца Борис Степанович Житков.

Встретились и подружились Бианки и Житков в недавно организованной детской редакции Государственного издательства (потом – «Детгизе») в здании бывшей компании «Зингер» на Невском. Борис Степанович стал ближайшим другом отца, старшим для него во многих отношениях, не только по возрасту. В журнале «Детская литература» в 1939 году (к годовщине смерти) была опубликована статья Бианки «Борис Степанович Житков и его литературное наследие». В ней он характеризует Житкова как очень разностороннего человека, умельца на все руки, прекрасного рассказчика и, конечно, писателя. Я, хоть была маленькой, помню Бориса Степановича и у нас дома, и когда отец брал меня к нему в гости. А что рассказать могу? – да ничего. Запомнился больше всего желтый тряпочный абажур над круглым обеденным столом, вероятно, потому, что у нас в столовой была высоко у потолка люстра со стеклянными абажурами. Да и внешность Бориса Степановича запомнилась – наверное, тоже по контрасту: он был ростом гораздо ниже отца. Вот и все. К сожалению, о многих интересных людях, с кем в детстве я познакомилась через отца, ничего рассказать не могу, хотя след в моей душе они явно оставили.

Виталий Валентинович и Вера Николаевна в Студии детских писателей при Институте дошкольного воспитания 20 мая 1925 года.

Слева направо: на полу И. В. Лепко, Н. Л. Дилакторская и А. Л. Слонимский; сидят М. М. Серова, М. Л. Толмачева с внучкой, С. Я. Маршак, О. И. Капица, А. А. Афанасьева; стоят Е. И. Кальвайц, В. Н. Бианки, В. П. Абрамова-Калицкая, Н. А. Башмакова, Е. Н. Верейская, Е. П. Привалова, А. И. Лебедева и В. В. Бианки.

Из друзей отца хорошо помню Евгения Львовича Шварца. Его пьесы ставились Акимовым в Театре комедии. Вообще родители мои любили и посещали театр Акимова больше, чем какой-либо другой. Прекрасные там были актеры: помню Юнгер, Сухаревскую и, конечно, Тенина. Помню и забавный случай того давнего, довоенного времени. На вечерние спектакли не пропускали детей до 16 лет, а мне было меньше. Очень хотелось пойти, да и родители были не против. Я попросила паспорт у дочери нашей дворничихи-татарки (фотографий в паспортах тогда не было) и превратилась в Мамлакат. Контроль прошла уверенно, контролер не усомнился, что мне уже 16.

Александр Иванов, Сашун – бийский ученик Виталия и Веры, ныне студент Петроградского университета, в будущем – известный орнитолог, доктор наук, сотрудник Зоологического музея (института), продолжатель дела В. Л. Бианки как в области научной и музейной орнитологии, так и в библиографии по орнитологии. Друг семьи; фотографии, сделанные его рукой, сохранили память о времени начала творческой работы писателя Виталия Бианки.

Помню Александра Гавриловича Бармина, хотя в военные годы у отца отношения с ним стали натянутыми. А вот Иван Сергеевич Соколов-Микитов был дорог моему отцу и как человек, и как спутник на охоте, потому наши семьи многие годы жили летом поблизости друг от друга на Новгородчине и в первый военный год вместе эвакуировались на Урал.