Book.

Меня покрестили в церкви, и одновременно я стала крестной матерью ее сыну, который был на два года меня младше. В это время у них во флигеле жили две странствующие монашки. Это были тихие, кроткие создания. С одной из них, Аннушкой, я очень подружилась. Мы подолгу беседовали на разные темы. Аннушка читала мне вслух Евангелие, учила варить постные супы. От нее исходило необыкновенное тепло, смирение, покой и полное принятие жизни. Все эти качества были очень естественными, без фальши и наигранности. Общение с ней стало для меня необыкновенно целительным.

Через месяц я вернулась в Москву, успокоенная, просветленная и окрещенная.

Впереди был целый год, и надо было что-то делать.

Мама устроила меня работать в зверинец, который принадлежал известному этологу Курту Эрнестовичу Фабри. Этология — наука о поведении животных, была тогда совсем юной в нашей стране.

Попасть к Фабри было для меня большим счастьем и удачей. В зверинце были всякие питомцы: змеи, куры, вороны, галки, крысы, морские свинки, мыши и еще какие-то животные, которых я уже и не помню. В центре комнаты стоял большой лабиринт, который можно было ставить под разными углами к горизонтальной плоскости. В мои обязанности входило кормить и поить животных и чистить клетки. Позже Курт Эрнестович поручил мне проводить эксперименты в лабиринте с крысами и мышами и давать задачки на различение и запоминание геометрических форм воронам, курам и крысам. Все мои наблюдения, результаты и выводы я должна была записывать в журнал. Все это было необыкновенно интересно. По утрам я вскакивала и бежала в зверинец, где и проводила целый день. В ходе экспериментов выяснилось, что куры безнадежно тупые и, оправдывая высказывание «куриные мозги», ничего не запоминают и не различают, и толку в экспериментах от них не было никакого.

Мыши в конце концов находили правильный ход в лабиринте, но запоминали его плохо, и это занимало у них много времени. Если я ставила лабиринт под другим углом, это сбивало мышей с толку и приходилось начинать все сначала.

Вороны и крысы поражали своей сообразительностью. Крысы обучались молниеносно. С первого раза запоминали правильный путь в лабиринте и никогда больше с него не сбивались, несмотря на все мои уловки сбить их с толку (в конце всегда находилась приманка, так что стимул у них был). И вороны, и крысы прекрасно различали геометрические формы и практически всегда делали правильный выбор. Я наблюдала, как крыса «думала», медленно переводя взгляд с одной картинки на другую, и, в конце концов, приняв правильное решение, нажимала на нужный рычажок. Из этой лаборатории я притащила домой маленького крысенка, и у меня появился новый питомец наряду с кошкой и спаниелем. Когда он подрос, они с Рыськой устраивали игру в «догонялки» — сначала кошка бегала за крысенком, а когда ему надоедало убегать, он разворачивался, и роли менялись.

Осенью я снова пошла в девятый класс, но уже в обычную школу. Два последних школьных года были у меня довольно бурными. Вместе с мамой и Алешей мы стали ходить в университет в батутную секцию. Прыгать на батуте было очень здорово, нам всем нравилось! Когда моя врач узнала об этом, то подняла шум, сказав, что мне с моей головой никак нельзя этого делать. Это же сотрясения и перепады высоты. И вообще я должна быть под постоянным наблюдением врачей и сидеть в Москве. Никаких дальних поездок и никаких экстремальных видов спорта. Именно эти две вещи мне и хотелось делать. Пришлось уйти из батутной секции, но внутри стал зреть протест. Узнав, что в нашей районной школе САМБО-70 открылась экспериментальная группа для девушек, я туда и записалась. Раз нельзя прыгать на батуте, пусть меня шмякают об пол. Тренировки в секции были очень интенсивные. Разминка занимала минут сорок. Нас кругами гоняли «гусиным шагом», заставляли вставать на мостик и ходить в этом положении вокруг зала; мы учились делать переднее сальто, сначала с разбегу и со страховочными ремнями, потом без ремней и с места. В нас развивали силу, гибкость, прыгучесть и устойчивость.

К тому времени я перезнакомилась со всей окрестной шпаной. Мы часто собирались во дворе, жгли костры, играли на гитарах. Ребята показывали мне аккорды, я быстро их выучивала и стала подбирать разные песни. Иногда отрабатывала на ребятах приемы самбо или показывала что-нибудь новое. Им это всегда было интересно. Я никогда с ними не пила, не курила и не ругалась матом, и меня за это уважали. Подружек практически не было, с ними было неинтересно.

В начале десятого класса я заболела желтухой и месяц пролежала в больнице. Вышла я оттуда в начале ноября и на следующий же день отправилась погулять в лес, который начинался почти от нашего подъезда. Там у меня были свои тропинки и укромные уголки. Земля была припорошена первым снегом, морозный воздух после больницы казался особенно чистым. Я развела небольшой костер и сидела возле него, наслаждаясь тишиной. Неожиданно из кустов вышли пятеро ребят. Это были незнакомые мне подростки лет пятнадцати-шестнадцати, в руках у одного из них была фляжка с алкоголем. Видно было, что они слегка навеселе. Завидев костер, они направились в мою сторону, приняв меня за парня и, судя по их репликам, намереваясь побить (я была в шапке-ушанке, куртке и резиновых сапогах). Подойдя ближе, они разглядели, что я не парень, и у них возникли другие идеи. Я встала и быстрым шагом пошла прочь, они за мной погнались. Я побежала. После месяца, проведенного в больнице, сил бежать было немного, поэтому они быстро меня догнали и вчетвером стали пытаться повалить. Один стоял «на стреме» и было видно, что он не очень хочет участвовать во всем этом.

Занятия самбо развили у меня довольно хорошую устойчивость, и им долго не удавалось свалить меня с ног. Кроме того, видимо, сработал инстинкт самосохранения, и я поняла, что драться с ними нельзя, так как они меня забьют. Поэтому я просто молча сопротивлялась, пытаясь удержаться на ногах. В конце концов они меня повалили, и я оказалась в позе, называемой партер — стоящей на коленях и локтях. Это одна из наиболее устойчивых в борьбе поз, и нужно знать определенный прием, чтобы из нее человека перевернуть. Ребята возились вокруг меня, отпуская грязные реплики, разорвали мне куртку и брюки, но сделать ничего не могли. В какой-то момент из леса вышла женщина с ребенком, и парень, стоявший на стреме, что-то крикнул. Ребята убежали. Я побрела домой. Все внутри дрожало, болели отмороженные пальцы, к горлу подступали слезы. Придя домой, я завалилась на кровать и разрыдалась. Мама с Алешей, увидев мой разодранный вид, перепугались, всполошились и стали расспрашивать, что случилось. Я рассказала. Они позвонили в милицию, дав описание, имена и прозвища, которыми ребята друг друга называли. Оказалось, что четверо из них стояли на учете в милиции. Их сразу всех взяли, так как они к этому времени уже сидели по домам.

Потом было следствие, унизительные для меня дачи показаний и очные ставки, слезные просьбы матерей не пускать дело в ход. Я впала в депрессию, мир померк. Такого унижения я еще никогда не испытывала. Моя вера в мужскую дружбу и благородство безнадежно рухнула. Я не понимала, как такое могло со мной случиться. Потом депрессия перешла в злобу и жажду мести. Ребята эти были не из нашего микрорайона, поэтому мы друг друга не знали. Я стала ходить в тот район в надежде встретить их поодиночке и побить. Помню, у меня даже был свинцовый кастет. Отомстили за меня ребята из нашего двора, побив основного заводилу.