Снег сильно замёл клади похоже, тут давненько никто не хаживал. Вода поднялась под самые брёвна. Видно было, что жива речка — бобровые погрызы на обоих берегах. Стайка клестов-еловиков опустилась на стоящую на противоположном берегу огромную ель. Я уж, было, хотел уходить, как вдруг приметил в десятке метров от мостка лёгкие волны. «Бобр», — подумал я и стал пристально всматриваться в то место, где должен был вот-вот появиться речной житель. И тут из омутка, скрытого от моих глаз, показался небольшой зверёк, похожий на куницу, только немного мельче. Нырнув в воду, он сноровисто поплыл по течению в мою сторону. Вот уже он совсем близко от меня. Водяная рябь и пузырьки воздуха, пробивающиеся по воде, выдавали умелого пловца. У самых бревенчатых кладей зверёк вынырнул и сразу на берег. Тут-то я и распознал незнакомца — им оказалась европейская норка: яркое белоснежное пятно на губах при тёмном окрасе шкурки выдавало породу. Норка, заметив меня, замерла. Неподвижно стоял и я, боясь неосторожным движением спугнуть зверька. Нас разделяло всего-навсего чуть больше трёх метров. Наши взгляды сошлись. Норка с явным любопытством разглядывала меня, впрочем, и я её тоже. Фыркнет, сделает два-три шажка мне навстречу, словно стараясь испугать меня, повертит носом по сторонам, втягивая незнакомые запахи, и назад — непонятный объект, лучше не рисковать. Пробежав немного вперёд, норка скрылась в снеговой отдушинке — канавке, образовавшейся из-за оседания снега и пробившейся чуть выше бревенчатых кладей, дав мне возможность перевести дух. Но только я хотел переступить с ноги на ногу, как норка вновь выглянула и с неудовольствием уставилась на меня. По-видимому, в её планы входила прогулка по речному берегу и моё присутствие тут было явно некстати. Но дивились неожиданной встрече мы оба. Пара воронов, внезапно налетевшая из леса, испугала норку, и она вновь на какие-то секунды скрылась в норке-отдушинке, но вскорости вновь появилась, продолжая пристально изучать меня.

Наше свидание на берегу речки Щуровки длилось минут пятнадцать, и, сколько бы мы ещё изучали друг друга, сказать трудно, если бы не вспугнул нас бобр. Приревновал, наверное, к речке. Выплыл на середину русла, остановился на мгновение, затих, да как ударит своим широким хвостом о воду — и вглубь. Норка, тут же скрылась из виду в снеговой норке, а спустя минуту-другую от берега растеклись волны и потянулась цепочка пузырьков — знать, моя знакомая дальше решила уйти. День только начинался…

Костя

Появился он в нашей городской квартире в последний день года, завершавшего двадцатый век. Накануне Нового года жена пришла домой с новенькой клеткой в руках, внутри которой суетилась от беспокойства птица кирпично-красного оперения, размером со снегиря. Цепляясь за прутья решётки, она безудержно скакала по клетке.

— Держи новосёла! — Жена протянула мне, восторженно удивлённому, клетку с птицей.

Это был клёст-еловик — обитатель наших северных лесов, о котором мы знаем с самого раннего детства, но вот видеть его в живой природе доводилось не каждому.

Птица эта необычная: клюв, словно два перекрещенных меж собой серпа, яркое оперение, тяжеловатая коренастость в осанке, хмурый с острецой взгляд.

Место в квартире нашему новосёлу было выделено самое почётное — светлый «красный» угол большой комнаты. Окно комнаты обращено на восток, и солнечным утром яркий свет заливал Костину клетку. Костину? Да, именно Костей мы назвали поселившегося у нас клеста-еловика. А как же иначе?

Так вот, когда лучи утреннего солнца начинали гулять по комнате, Костя выбирал в клетке самое солнечное место, устраивался поудобнее и грелся, наслаждаясь теплом. Что он чувствовал в эти минуты своего птичьего счастья? Может быть, вспоминал лес или же видел себя в стайке таких же, как он сам, клестов-еловиков, порхающих по лесу.

С кормом для Кости сразу возникли трудности. На первых порах мы попытались кормить его подсолнечными и тыквенными семечками — склёвывал, но большой охоты не проявлял. На хлебный мякиш и вовсе смотрел равнодушно. Срочно нужны были еловые шишки — настоящая еда для клеста-еловика.

В первый же свободный день я отправился в лес на поиски свежих шишек да таких, чтоб были поплотней, посытней, со смольцой. Оказалось это делом нелёгким. Елей много, а шишек нет. Вернее есть, но вот достать их невозможно. Воистину — видит око, да зуб неймёт. Посмотришь, посмотришь на огромные еловые ветви, увешанные гирляндами шишек, взгрустнёшь да пойдёшь восвояси.

Смекнул я тогда, что нужно в бурелом идти, искать поваленные или ломанные на корню еловые деревья, на которых должны быть шишки. Как же без них — обязательно должны быть, если дерево сломлено под зиму было. Припомнил, где встречал в лесу свежий еловый лом, и прямиком туда. Сильно изморозил руки, покуда выгребал из-под снега еловые лапы да рвал шишку. Но часа через два был с полным пакетом клестового лакомства. И это было только началом моих шишечных походов. С этого дня я каждый выходной отправлялся в лес за еловой шишкой. Моего мешка с припасами хватало Косте как раз дней на пять. Как же он умело расправлялся с шишками! Подцепит серпастым клювом шишку, взлетит с ней на шесток, перехватит лапками и давай её потрошить. Ни одну чешуйку не пропустит, из-под каждой семечку выдернет: Обработанную шишку, словно причёсанную в обратную сторону, кинет и за новую принимается. Так за свой птичий обед с десяток шишек и разберёт. Только комнату убирай. А убирать было что! Оброненные еловые семена да отломанные невзначай чешуйки летели далеко за пределы Костиной клетки. Костя после обеда спокойненько отдыхает, а я с веником вокруг клетки орудую. Раза по три за день веник в руках держал — уж и Костя привык к моим выкрутасам у клетки, почти не реагировал.

За два зимних месяца освоился Костя у нас в квартире, но в руки так и не давался. Когда слышал своё имя, замирал на секунду-другую, а потом, словно понимая, что речь идёт о нём, начинал скакать в клетке, ожидая новую партию еловых шишек. Когда за окном лютовали морозы, я каждый раз задавался вопросом: как же клесты в такую стужу выводят потомство? Как обогревают его? Большому зверью холодно, а тут малая птаха, да не где-нибудь, а в промёрзшем гнезде — самой надо согреться, ещё и птенцов не застудить. Посмотрю, бывало, на Костю и в толк взять не могу, как это у них получается!

Раньше слышал, что клесты-еловики прекрасные певцы. Но где услышишь такую песенку? Клёст — птица скрытная, настоящий лесной отшельник, где уж тут на его птичьем концерте побывать. Вот и Костя наш упорно молчал — всю зиму своего певучего голоска не подал. Но зима не долга. Словно исподволь, подобралась с мартовской капелью весна. Однажды, проснувшись на восходе солнца, я был сильно удивлён: слышу, словно ручеёк журчит в комнате, где стояла клетка с Костей. Сразу и не сообразил, что это Костя запел. Первый раз за долгое время порадовал песней. Только скуп оказался Костя на концерты, не желал нас баловать. А уж если и начинал петь, то всё больше так, чтоб никого вокруг не было. Стоило только зайти во время его выступления в комнату, как Костя моментально замолкал и сторожко начинал следить за виновником его беспокойства, Потому если мы слышали Костины трели, то старались к нему в комнату не заглядывать, дабы не спугнуть певца.