Затем пришел черед трюка «нельзя и можно». Доутри со словом «нельзя» клал на угол койки, вровень с носом Майкла, соблазнительный кусок раздражающе пахнувшего мяса или сыра, и Майкл не дотрагивался до него, пока не раздавалось вожделенное «можно». Доутри, не освободив его от «нельзя», мог уходить из каюты на срок до шести часов, и по возвращении находил нетронутым кусок мяса, а Майкла спящим в углу койки, на отведенном ему месте. Однажды, когда баталер вышел из каюты, а нос Майкла находился на расстоянии дюйма от запретного куска, Квэк в шутку потянулся за ним, но Майкл быстро схватил его руку зубами.
Но все эти трюки, так охотно проделываемые им для баталера, Майкл ни за что бы не повторил для Квэка, несмотря на то что в Квэке не было ни зла, ни недоброжелательства. Дело в том, что Майклу, с первого проблеска сознания, внушали разницу между белыми и чернокожими.
Чернокожие были всегда слугами белых — так он, во всяком случае, запомнил, и всегда чернокожие возбуждали недоверие, считались способными на любое злодеяние и требовали тщательного надзора. Долгом собаки было служить своему белому богу, не спуская внимательных глаз со всех чернокожих.
Майкл разрешал Квэку следить за его пищей и питьем и оказывать ему другие услуги, вначале во время своего отсутствия, а затем и в любое время. Он понял, не раздумывая много над этим, что все, что Квэк для него делал, и все, что Квэк ему давал есть, исходило не от него, а от их общего господина.
Квэк не завидовал Майклу и сам старался услужить ему, чтобы доставить удовольствие господину, который спас его от разъяренных собственников свиньи в тот страшный день на острове Короля Вильгельма, — и он заботился о Майкле ради господина. Видя любовь господина, Квэк сам полюбил Майкла — так же, как любил все принадлежащее баталеру, — безразлично, было ли это платье и сапоги, которые он ему чистил, или шесть бутылок пива, которые он для него ежедневно замораживал на льду.
По правде говоря, душа Квэка была душой раба, а Майкл был прирожденным аристократом. Он из любви мог служить баталеру, но чувствовал себя выше чернокожего. Квэк был рабом по природе, а в природе Майкла рабского было не многим больше, чем в североамериканских индейцах, которых тщетно пытались обратить в рабство на плантациях Кубы. Это нельзя было поставить Квэку в вину или Майклу в заслугу. Наследственность Майкла, годами строго контролируемая людьми, слагалась из храбрости и верности. Храбрость и верность неизменно приводят к гордости, а гордость не может существовать без чести, как честь без сознания собственного достоинства.
Самым замечательным достижением Майкла в первые дни обучения было умение считать до пяти. Но на это понадобилось немало часов, несмотря на его необыкновенную понятливость. Во-первых, ему пришлось научиться узнавать произнесенные числа; во-вторых, отличать один предмет от группы предметов, числом до пяти; в-третьих, связывать представление об одном предмете или группе их с произносимой Доутри цифрой.
Обучая счету, Доутри пользовался бумажными шариками, обвязанными бечевкой. Он бросал пять шариков под койку и приказывал Майклу принести ему три. Майкл приносил ему не два и не четыре, а именно три и клал их ему в руку. Когда Доутри бросал три шарика под койку и требовал четыре, Майкл тщетно искал четвертый шарик, с извиняющимся видом скакал, помахивая хвостом, вокруг баталера и затем бросался к койке и добывал четвертый шарик из-под подушки или между простынями.
То же происходило и с другими знакомыми ему предметами. Майкл в пределах пяти приносил требуемое количество башмаков, рубашек или наволочек, и между математическим мышлением Майкла, умеющего считать до пяти, и мышлением чернокожего в Тулаги, раскладывающего пачки табаку на кучки в пять пачек, расстояние было короче, чем между Майклом и Доутри, умевшим умножать и делить многозначные числа. В этом смысле еще бóльшее расстояние отделяло Дэга Доутри от капитана Дункана, управлявшего «Макамбо» с помощью сложных математических вычислений. Но самое большее расстояние отделяло математическое мышление капитана Дункана от мышления астронома, исследующего небо и мысленно странствующего за тысячи миллионов миль от нас, между звездных путей, который бросал крупицу своих познаний капитану Дункану, — крупицу, дававшую последнему возможность изо дня в день определять местоположение «Макамбо» в море.
Одному только мог Квэк научить Майкла. У Квэка был маленький варганчик [40] , и когда все люди на «Макамбо» и служение баталеру становились ему в тягость, он мог мысленно переноситься на остров Короля Вильгельма, прикладывая свой примитивный инструмент ко рту и извлекая из него очаровательные звуки движением руки. Под эту музыку, далеко уносящую мечтающего о родине Квэка, Майкл пел, вернее — выл, причем его голос отличался той же мягкой мелодичностью, что и голос Джерри. Майклу не хотелось выть, но все существо его так же было вынуждено реагировать на музыку, как реагируют друг на друга химические вещества, давая определенные реакции.
Поскольку Майкла скрывали в каюте баталера и его голос мог выдать его присутствие, Квэку пришлось искать утешения в своей музыке на решетках над кочегаркой, в нестерпимой жаре. Но это не могло долго тянуться, и был ли то слепой случай или же таковы были предначертания судьбы, занесенные в книгу жизни задолго до сотворения мира, но вскоре произошло событие, глубоко изменившее судьбу не только Майкла, но и Квэка и Дэга Доутри и определившее место их кончины и погребения.
Событие, так сильно изменившее дальнейшую судьбу Майкла, заключалось в том, что Майкл самым недвусмысленным образом обнаружил всем и каждому свое присутствие на «Макамбо». Начать с того, что по небрежности Квэк недостаточно плотно закрыл за собой дверь каюты. При легкой качке дверь хлопала туда и сюда, оставаясь иногда широко открытой, а иногда, закрываясь, не захлопывалась окончательно.
Майкл переступил высокий порог с невинным намерением исследовать ближайшие окрестности. Но едва он вышел из каюты, как пароход качнуло сильнее и дверь захлопнулась. Майкл немедленно захотел вернуться. Послушание засело в нем крепко, потому что служение господину являлось желанием его сердца, и, не думая об этом, он чувствовал, подозревал или угадывал, что баталеру было нужно, чтобы он, Майкл, сидел взаперти.
Он довольно долго просидел перед закрытой дверью, внимательно разглядывая ее, но был слишком умен, чтобы лаять или беседовать с неодушевленным предметом. Он еще щенком понял, что только живые существа могут быть сдвинуты с места просьбой или угрозой и что когда неживые существа двигаются, как двигалась дверь, то это движение происходит не по их воле. Он пробежал маленькую площадку, куда открывалась дверь каюты, посмотрел на длинное помещение, расположенное от носа до кормы, и оббежал его.
Майкл бегал с добрый час, постоянно возвращаясь к не желавшей открываться двери. Затем ему пришла в голову новая мысль: так как дверь не открывается, а баталер и Квэк не возвращаются, то он пойдет их искать. Как только эта мысль созрела в его мозгу, он без робости и колебания побежал вдоль длинного коридора. В конце коридора за углом он увидел узкую лестницу. Среди многих запахов он узнал запахи Квэка и баталера и понял, что они прошли здесь.