— Что вы хотите за эту собаку? — спросил Доутри, когда они приблизились. Это был пароль, которому он обучил Майкла.

И Майкл, натягивая веревку, прошел мимо, даже не помахав хвостом и не удостоив его взглядом. Помощники остановились и подтянули Майкла к себе.

— Эта собака потеряла своего хозяина, — сказал первый помощник.

— Нам нужно его найти, — прибавил другой.

— Хорошая собака, сколько вы за нее хотите? — спросил Доутри, критически оглядывая Майкла. — Какого она нрава?

— Посмотрите сами, — был ответ.

Баталер протянул руку и хотел погладить Майкла, но ему пришлось быстро отдернуть ее, так как Майкл, ощетинившись, зарычал, оскалив зубы.

— Ничего, валяйте, он вас не тронет! — кричали восхищенные пассажиры.

Между тем Майкл чуть не вцепился в руку баталера, и тот едва успел отскочить от свирепо прыгнувшего на него пса.

— Держите его, — сердито закричал Доутри. — Подлая бестия! Мне его и даром не надо!

Они подтянули веревку, и Майкл, в пароксизме бешенства, скакал, натягивая ее, и злобно рычал, глядя на баталера.

— Ну как? Кто бы сказал, что он меня знает? — торжествовал баталер. — Сам я никогда этого трюка не видел, но много о нем слышал. В прежнее время браконьеры в Англии обучали ему своих собак. Ни один лесной сторож или контрабандист не мог поймать чужого браконьера при помощи его собаки — собака была нема.

Да, сказать вам, он много чего знает, этот пес. И английский язык тоже. Вот как раз дверь моей каюты открыта, и он может все что угодно принести оттуда — башмаки, туфли, шапку, полотенце, щетку для волос или табак. Ну, что хотите? Скажите только — и он принесет.

Пассажиры заговорили хором, выкрикивая разные предметы.

— Нет, вы должны выбрать что-нибудь одно, — сказал баталер.

— Туфли, — с общего одобрения сказал капитан Дункан.

— Одну или обе? — спросил Доутри.

— Обе.

— Сюда, Киллени! — наклоняясь к нему, начал Доутри и отскочил назад, потому что зубы Майкла щелкнули у самого его носа.

— Это я виноват, — оправдывал он Майкла. — Я не предупредил его, что та игра окончена. Теперь последите-ка за нами, посмотрите, сможете ли уловить, когда я ему подам какой-нибудь знак.

Никто ничего не увидел и не услышал, когда Майкл, с восторженным визгом, извиваясь всем телом, бросился к баталеру, ласкаясь и прижимаясь к любимым рукам, которым он только что угрожал, бешено лизал их и пытался подскочить к самому лицу и лизнуть его. Нелегко далось Майклу нервное и умственное напряжение, требуемое для того, чтобы разыграть ярость и угрожать своему любимому баталеру.

— Ему нужно прийти в себя после той игры, — объяснил Доутри, лаская Майкла. — Ну, Киллени, ступай и принеси мне туфли! Погоди! Принеси мне одну туфлю! Принеси две туфли!

Майкл, насторожив уши, вопросительно смотрел на него. Его глаза светились разумом и сознанием.

— Две туфли! Живо!

Майкл сорвался с места с такой поспешностью, что его тело распласталось на палубе, и, обогнув рулевую будку, он соскользнул вниз по лестнице.

В один миг он уже вернулся с обеими туфлями в зубах и положил их у ног баталера.

— Чем больше я смотрю на собак, тем больше поражаюсь, — говорил вечером шортлендскому плантатору Дэг Доутри, кончая четвертую бутылку пива. — Возьмите Киллени-боя. Он проделывает все эти штуки совсем не механически, только потому, что его им обучили. Нет, тут дело не в этом. Он проделывает их из любви ко мне. Я не сумею объяснить вам, но я это чувствую, знаю.

А впрочем, может, я и сумею объяснить это: Киллени не умеет говорить так, как говорим мы с вами. Он не может сказать, как он меня любит, а он весь дышит любовью — каждый волосок в нем. Дела говорят больше, чем слова, и он, исполняя все мои желания, говорит мне о своей любви. Трюки? Конечно. Но перед ними красноречие человека дешевле грязи. Ведь это его речь. Собака говорит без языка. Разве я не понимаю? Разумеется, понимаю и вижу, что он счастлив, проделывая для меня все эти трюки… так же счастлив, как человек, протягивая в трудный момент руку своему товарищу, или влюбленный, укутывая от холода любимую девушку своей курткой. Скажу вам…

Тут Дэг Доутри запнулся от непривычки выражать мысли, витающие в его возбужденной пивом голове, и, пробормотав что-то, начал снова:

— Знаете, все дело в разговоре, а Киллени не может говорить. Он не мало передумал у себя, там, в голове, — посмотрите, как светится мысль в его милых коричневых глазах, — но он не может передать ее мне. Я иногда замечаю, как он напряженно старается сказать что-то. Между нами большая пропасть, и язык был бы единственным мостом через нее; он не может перескочить через эту пропасть, хотя он полон тех же чувств и мыслей, что и я.

Но вот послушайте! Ближе всего мы, когда я играю на гармонике, а он подвывает мне. Музыка — это почти мостик между нами. Это настоящая песня без слов. И… не объясню вам, как это выходит… но все равно, когда мы кончаем петь, я чувствую, что мы гораздо ближе друг другу и что наша близость не нуждается в словах. И, знаете, когда я играю, а он поет, то наш дуэт — это как раз то, что всякие там верующие называют религией и познанием Бога. Уверяю вас, что когда мы вместе поем, я становлюсь верующим, становлюсь ближе к Богу. Это очень большое чувство — такое же большое, как земля, океан, небо и звезды. Я тогда чувствую, что мы все сделаны из одного материала — вы, я, Киллени-бой, горы, песок, морская вода, черви, москиты, солнца, мерцающие звезды и сверкающие кометы.

Полет фантазии слишком далеко увлек Дэга Доутри, и он заключил свой монолог, скрывая смущение под хвастовством:

— Поверьте, не каждый день рождаются такие собаки. Верно — я его украл. Но он мне сразу понравился. И если бы мне пришлось начать сначала, зная его так хорошо, как я его знаю сейчас, я бы опять украл его, хотя бы мне пришлось поплатиться за это собственной ногой. Вот какой это пес!

Глава IX

Утром, когда «Макамбо» подходил к Сиднею, капитан Дункан сделал новую попытку получить Майкла. Баркас портового врача подходил к судну, когда капитан кивком головы подозвал проходившего по палубе Доутри.

— Баталер, я дам двадцать фунтов.

— Нет, сэр. Благодарю вас, сэр, — был ответ Доутри. — Я не могу с ним расстаться.

— Тогда двадцать пять. Я не могу дать больше. Кроме того, на свете много других ирландских терьеров.

— Я как раз думал о том же, сэр. И я вам достану другого. Здесь же, в Сиднее. И вам это не будет стоить ни одного пенса.

— Но я хочу иметь Киллени-боя, — настаивал капитан.

— Я — тоже, и в этом вся загвоздка, сэр. Кроме того, я первый получил его.

— Двадцать пять соверенов — хорошая сумма… за такую собаку, — сказал капитан Дункан.