Странно как-то все получалось: согласившись временно, до особого распоряжения выполнять обязанности начальника милиции, полковник Калязин держится на этой должности с марта, и его воспринимают не как временного, а как настоящего начальника. Поэтому, сразу согласившись временно занять место Задуры, я знал, что задержусь здесь, в Ямках, надолго.
Представьте себе: я пробыл тут меньше месяца, и за это время произошло столько событий, суть которых я, человек с партбилетом в ящике стола, до сегодняшнего дня отказываюсь понимать…
Солдаты простояли в селе трое суток: дел для них в этих местах было достаточно.
В Маневцах, что за двадцать километров от Ямок, произошло открытое столкновение бойцов МВД с бандеровцами, судя по всему — с вездесущей боевкой Червоного. Налетели среди бела дня. Рота сопровождала в Луцк грузовики с местными жителями, которых организованно везли на вокзал, чтобы отправить на новое место проживания: промышленный Донбасс поднимался из руин и рабочих рук катастрофически не хватало. А я уже знал, что бандеровцы призывали местных крестьян и горожан бойкотировать переселения, называя их принудительными.
Видел я и похожую листовку, держал в руках, даже читал. Ну что могу сказать… Раз люди тут несознательные и не понимают, где именно советской власти нужны рабочие руки, то они сами виноваты в том, что их перевозят принудительно, под конвоем… Вот вам и весь сказ.
О столкновении в лесу под Маневцами мне кратко рассказал по телефону Калязин — он уехал раньше, чтобы быстрее уладить все формальности, необходимые для моего вступления в должность участкового в Ямках. Погибшие были с обеих сторон, двух убитых бандеровцев узнали, и есть достоверные сведения о том, что они из боевки Остапа. Собственно, Калязин инструктировал меня и насчет раненых: они среди нападавших наверняка есть. Прятать их могут не в лесу, а по сельским хатам — в подготовленных для таких случаев бункерах. Я должен был иметь это в виду, ведь вполне вероятно, что раненых будут прятать на территории, находящейся в моем ведении.
К тому времени я уже освоился на новом месте. Получив в наследство от покойного Задуры тот самый немецкий мотоцикл БМВ, смотался на нем в райцентр, забрал свои нехитрые пожитки и поселился пока что в поселковом совете, оккупировав кожаный топчан в углу одной из двух комнат — меньшей, где сидели счетовод и бухгалтер. При поляках тут была управа, а немцы сделали отдел вспомогательной полиции: к зданию прилегал подвал, где можно было закрывать задержанных. Мой предшественник тоже использовал этот погреб как камеру предварительного заключения, но охраняли задержанных «штырьки», а Задура жил дома. Поселковый совет — единственное место, где был телефон, а это мне очень даже подходило.
Другая причина, почему я поселился именно здесь, — недоверие к местным, усиленное ночевкой у вдовы Килины. Не хотелось каждый раз убегать спать на сено, и, хотя Пилипчук пытался поставить нового «пана-товарища» участкового кому-нибудь на квартиру, я категорически отказался.
С того времени, как вверенный мне населенный пункт Ямки оставило подразделение МГБ, прошло еще три дня, и в память о них не запало ничего, кроме разве что того, как во дворе покойного Задуры забивали досками колодец: теперь воду из него люди пить не будут. За это время, особенно когда остался на хозяйстве сам, понял, насколько я тут чужой для всех. Даже «штырьки» этого не скрывали, хотя они вместе с несколькими сельскими активистами хотя бы пытались проявить нечто похожее на уважение. А плюгавый Пилипчук меня, наверное, побаивался. Он, по моим наблюдениям, так же относился вообще ко всем, поэтому время от времени безо всякой видимой причины кричал на людей, брызгая слюной. Мог даже топать ногами и махать кулаками: все это, очевидно, до некоторой степени прибавляло ему уверенности в себе.
Именно эта манера поселкового председателя так решать даже элементарные вопросы стала причиной встречи с учительницей Лизой Вороновой. Ее фамилию, как и остальных жителей села, я к тому времени уже знал, потому что ходил из дома в дом, знакомился.
Мы виделись ежедневно, только поговорить со времени нашей первой встречи не получалось. Здоровались, обменивались малозначительными фразами, и, озабоченный освоением на новом месте и новой должности, я, если честно, совсем о ней не думал. Но в то утро, когда учительница Лиза пришла в поселковый совет, я как раз ковырялся в мотоцикле на дворе. И вдруг я понял: вот она, родственная душа.
Тогда ничего другого, кроме понимания, что она, коренная москвичка, здесь тоже чужая, еще не появилось. Не знал я и того, что этот день будет последним перед значительными потрясениями, которые меня ожидали. Просто поднялся с колен, отряхнул форменное галифе — мою как рабочую, так и повседневную одежду, — вытер тряпкой грязную от смазки руку и протянул ей, здороваясь.
— Доброе утро!
— Вот очень хорошо, товарищ участковый, что я именно вас тут застала! — воскликнула Лиза в ответ.
— Елизавета Алексеевна! — я нахмурил брови в притворной суровости. — Товарищ Воронова! Мы же договорились!
— Да знаю я, Михаил, знаю! — зачастила она, нервно поправляя волосы, которые непослушно выбились из-под берета. — Только я к вам как к официальному лицу, ну, при исполнении…
— Что-то случилось? — я мигом стал серьезным.
— Тут постоянно что-то случается, — Лиза повела плечами. — Помните, я ходила в райцентр топливо для школы выбивать?
— Так точно. Дрова украли? — Этого, кстати, можно было ожидать, и такие дела подпадали как раз под мою компетенцию.
— Есть дрова, их позавчера все же привезли.
Точно — за поссоветом с грузовика побросали какую-то древесину.
— Ага, так это ваши дрова свалили вон там?
— Наши, школьные, — закивала учительница. — Я тут пыталась выяснить, почему их не под школу привезли, а здесь сбросили… Ну, то есть разобралась: их выписали, оказывается, на Ямковский совет, не на школу, здесь и выгрузили. Логики нет, но уже ничего не попишешь. Тут другое: раз дрова есть — их нужно перевезти к школьному зданию. А товарищ Пилипчук, когда я к нему обратилась, вот такие глаза сделал, — Лиза прищурилась, очень похоже копируя манеру здешнего председателя смотреть на людей, — и говорит: «Вам привезли — вы везите! Я вам не извозчик, пани-товарищ!»
— Так и сказал?
— Так и сказал, представляете! Можно подумать, это мне лично нужно! — Учительница заводилась, ее и без того большие глаза становились еще больше и круглее. — Меня хозяйка на квартире держит только потому, что на меня, оказывается, ей выписывают дрова и уголь! Дети вместо уроков русской литературы собирают то пепел, то желуди. Желуди еще могу понять — их в восточные области отправляют. А пепел, пепел зачем? Вы видели, Михаил, чтобы кто-нибудь где-нибудь когда-нибудь собирал пепел?
Я молча покачал головой. Отчасти от того, что ответа у меня не было, отчасти потому, что только теперь, когда Лиза раскраснелась от праведного гнева, я увидел наконец, какая она красивая, и не хотел ее прерывать: розовые щечки, пухлые губы, большие глаза, коса, пальтишко, натянутое спереди, на уровни грудей… А она, игнорируя состояние, которое вдруг меня охватило, пылко продолжала: