Да что там! Она бушевала и завывала сильнее, чем ветер за окном!

А потом схватила швабру и ринулась на меня.

Я попытался забиться в угол, но швабра доставала меня повсюду. Оставалось одно — спасаться бегством.

Я ринулся прямо сквозь расставленные ноги Эмили.

Ну как я мог предвидеть, что зацеплюсь когтем?

С Мицци такого никогда не случается, хотя она каждое утро трётся Эмили об ноги. И вот уже хозяйка растянулась на полу. Хорошо ещё, что тоже не раскололась на тысячу кусков!

Она заскулила жалобно-жалобно — ну прямо как Бенце, когда был щенком.

Я тут же бросился к ней и принялся лизать в лицо, чтобы утешить. Эмили была бледная-пребледная и тихо стонала, но не отгоняла меня.

Я понял — это дурной знак.

Тогда я лёг рядом с хозяйкой и решил ни за что её не оставлять: никакими силами меня было от неё не отодвинуть.

Время от времени я толкал Эмили носом.

Так мы поступаем с овцами, если хотим, чтобы те встали.

Но Эмили не шевелилась.

А ветер всё выл и выл за окном.

Как же я обрадовался, когда услышал, что открылась входная дверь! Раздались тяжёлые шаги Фридберта — всё ближе и ближе.

Ну, потом они поехали к доктору.

А я улёгся в свою корзину — по собственной воле, между прочим. Свернулся в три погибели и даже мечтал, чтобы мне хотя бы «Фу!» сказали.

Только Мицци всё было до лампочки. Она полёживала себе на кресле, на самом лучшем месте, и делала вид, что спит.

Прав был дядя Ференц: у кошек нет ни чувства долга, ни сострадания.

Они думают только о себе и не способны на дружбу.

Прищурив глаза, Мицци следила за мной, как я лежал, скорчившись, в корзине и винил себя во всех бедах.

Потом она потянулась и проскользнула под самым моим носом к кухонному столу.

Прыжок — и она уже на столе.

На моих глазах преспокойно вылакала молоко из молочника.

Всё до капельки.

А я-то совсем измучился от жажды!

От миски с водой тоже одни черепки остались.

Бывают же дни, когда всё наперекосяк!

Нет, я не жалуюсь.

По большому счёту, мне повезло: хозяева больше меня не ругали, оставили в покое.

Эмили всё ещё немного прихрамывала, поэтому Фридберт сам убрал осколки.

Но Малышка всё жё оттрепала меня за уши и надулась, потому что я разбил её любимую тарелку.

Глава пятая,
в которой я рассказываю о разных бесполезных вещах

Будильник — такой же громкий и бесполезный, как собачий свисток.

Хозяевам он нужен для того, чтобы просыпаться по утрам.

У них ведь нет петуха, который будил бы на заре.

Поэтому утром всё выглядит так: будильник звонит как оглашенный, они, не просыпаясь, бьют рукой по кнопке звонка и переворачиваются на другой бок.

Снова тишина.

Они переворачиваются обратно и спят себе дальше.

У нас в Венгрии петуха так просто не уймёшь: он бы кукарекал, пока не охрип.

Но этот их будильничек своё отзвонил — и молчок.

Придётся мне самому их будить.

С овцами-то было просто: достаточно разок хорошенько рявкнуть, и всё стадо вскакивало на ноги.

С людьми справиться куда труднее — охрипнешь от лая, пока их добудишься.

Чего я только ни делаю: и скулю, и лапами скребу.

Тогда они решают, что это я на улицу прошусь нужду справить, и наконец-то встают.

Не перестаю удивляться: сколько же у хозяев совершенно бесполезных вещей!

Малышке они принесли игрушечную утку, от неё пахнет плюшем, и она крякает, если пробуешь её немножко на зуб.

Малышка сразу мне её отдала: она у меня смышлёная и легко отличит живую птицу от поддельной.

Между прочим, это я её научил уток пугать.

Теперь она, едва их завидит, бежит к ним на своих коротеньких ножках, любо-дорого посмотреть: ну прямо не хуже настоящей овчарки!

Малышка у меня умница и все бесполезные вещи отдаёт мне, чтобы я их сгрыз.

Другое дело Фридберт и Эмили.

У них в гостиной стоит большущий чёрный ящик, хозяева усаживаются перед ним по вечерам — точь-в-точь как овцы вокруг костра у нас в Венгрии.

В ящике мелькают разные картинки и раздаются всякие звуки — почти как взаправдашние, сразу и не отличишь.

На днях мне даже почудилось, что в квартиру забрели настоящие овцы, а дядюшка Ференц их облаивает.

Ясное дело, такого быть не могло, мне это лишь показалось, ведь никаких запахов я не чуял.

Но я всё же попробовал залаять в ответ — тихонечко, вполголоса.

Ну, и сразу же услыхал:

«Фу!», «Пошёл вон!»

А ещё в этом ящике есть дверной звонок, по звуку — совсем как наш.

Конечно, я лаю, если его услышу! Хозяевам бы радоваться, что у них такой бдительный сторож, но от них и тут только и слышишь:

«Да помолчи же ты!»

Так что, если хотите знать моё мнение: от этого их ящика никакого проку — такой же обманщик, как и степной ветер.

Вечно показывает вам то, чего нет на самом деле.

Ясно ведь: что не пахнет, того и нет совсем.

Но самые-самые бесполезные — это, конечно, туфли.

На полке в коридоре, пожалуй, пар двадцать стоит, а то и все тридцать.

Разных фасонов и цветов.

А ведь у каждого человека всего две ноги. Понятное дело, людям нужна обувь — их ноги нежнее, чем наши лапы.

Но зачем им столько?

Это всё туфли Эмили.

А знаете, чем они пахнут?

Ливерной колбасой и ветчиной! Да-да!

И ваши туфли наверняка тоже.