— Я не знаю точно, — сказала она.
— Думаю, знаешь, Милли. Начни с одной тайны, даже если это только подозрение, — сказал Кармайн, стараясь не слишком давить на нее.
— В Колумбийском университете был инспектор, который, помню, изводил Джима, — смущенно начала Милли. — Он умер после ужасного уличного ограбления, произошедшего на следующий день после того, как он занизил Джиму оценку, — Джим был тогда в ярости, и небезосновательно.
— Джим убил его?
— Я так думаю, потому что тем вечером он пришел домой весь в крови, но не своей, принял душ, а одежду куда — то дел — я ее больше не видела. Его тогда не подозревали, да никого и не нашли.
— Еще убийства?
— Парочка, пока мы были в Колумбии, но я никогда больше не видела Джима в крови и не замечала исчезновения вещей. Только мои подозрения.
— Эти убийства как — то помогали ему? Они были неизбежны?
— Да и да.
— Какие изменения привнес Джон? Джим доверился ему? — спросил Кармайн.
— Нет, я рассказала, — ответила Милли. — Пока мы с Джоном ждали окончания операции и потом сидели около его кровати — Джиму понадобилось два дня, чтобы окончательно прийти в себя. Как только Джим начал чувствовать себя хорошо, Джон рассказал ему, что знает об убийствах.
— Как неосмотрительно, — заметила Делия.
— Джон так не думал, и реакция Джима укрепила его уверенность. Джим ощущал себя главой небольшого клуба; полагаю, он всегда любил тайные сообщества — не преступные, а просто иные. Джон знал, но все — таки воспринимал Джима как бога, как супермена, ну вы меня понимаете.
— Были ли подозрительные смерти в Калтехе? — спросила Делия.
— Две. Один застрелен, второго сбила машина. Я заподозрила только потому, что Джон был достаточно откровенен.
— Ему повезло остаться тогда в живых, — сказал Кармайн.
— Нет, тогда он не представлял для Джима опасности; однако Джим решил, что пришла пора разорвать отношения.
— Они продолжали быть на связи?
— Время от времени, но увиделись, только когда Джон приехал к Танбаллам. Не знаю, о чем они говорили, пока Джим провожал его до машины тем вечером, когда Джон навестил нас на Стейт — стрит, но Джим почему — то больше не был уверен в сохранности своих тайн. Я понимала, чем это грозит, но могла только заявить о пропаже тетродотоксина. Я никогда не предавала Джима, а мое заявление в первую очередь должно было привлечь к нему внимание полиции. А потом его измена оборвала все наши связи, и духовные, и физические.
— Были убийства в Чикаго? — спросила Делия.
— Скорее всего, но я не была в них посвящена.
— Ты можешь пролить свет на срыв Джона Холла после вашего с Джимом отъезда в Лос — Анджелес? — поинтересовалась Делия.
— Он был в депрессии, но какой — то Франкенштейн психиатрии устроил ему электрошоковую терапию. Какое варварство! Она разрушает столько нейронов. — В Милли заговорил нейробиолог. — Прошли годы, прежде чем он смог окончательно оправиться и сделать нечто большее, чем просто прибиться к Уиндоверу Холлу. Как я уже говорила, они с Джимом время от времени переписывались.
— Значит, ты знала, что твой муж украл тетродотоксин с целью совершения убийства, — резюмировал Кармайн.
Милли опять съежилась.
— Нет, сначала я об этом не подумала! Я считала, он украл его, чтобы использовать в своей работе, — он со мной постоянно так поступал. — В ее глазах вспыхнул гнев. — Именно поэтому я решила преподать ему урок, заявив о краже. Джиму пришлось бы признаться, что он ворует у собственной жены. — Плечи Милли поникли. — Потом умер Джон, а на следующий день — Тинкерман. Я поняла, что Джим украл тетродотоксин для совершения убийств, и оказалась в ловушке.
— Ты немного противоречишь самой себе, Милли, — сказала Делия. — Ты заявила о пропаже яда, чтобы удержать мужа от дальнейших краж вашей работы или от убийств?
— Я не уверена! — воскликнула она. — Как я могу быть уверена? Я не в себе с тех пор, как увидела того ребенка. Я — просто ком противоречивых чувств и… и… я не знаю, бешенства! Он обманул меня! С моего пятнадцатилетия я отдала ему все, а он даже не смог удержать свой член в штанах!
— Давайте сделаем перерыв на кофе, — предложил Кармайн.
Вместо перерыва на кофе Кармайн, терзаемый такими же противоречивыми чувствами, как и Милли, мерил шагами двор. Что — то не так; он, по крайней мере, уверен, что Милли не настолько не в своем уме, как хочет показать. Может, с помощью собственного цинизма Кармайн пытается ослабить влияние родственных чувств? Убийство, совершенное в невменяемом состоянии, может произойти даже в таком маленьком городке, как Холломен, но, согласно опыту Кармайна, такие преступники действительно безумны, и никто не способен усомниться в их душевном расстройстве. С Милли дело обстояло иначе. В сказанном ею скорее присутствовала логичность, а не мысленный разброд, и все сводилось к необузданному бешенству. Может ли необузданное бешенство считаться доказательством невменяемости?
Кармайн вернулся в допросную, чтобы задать другие вопросы.
— Расскажи мне все, что ты знаешь или подозреваешь о причинах, приведших Тинкермана к смерти, — сказал он Милли.
Она пустилась в рассуждения.
— Тинкерман сделал фетиш из «Бога спирали» и изучил не только две более ранние работы Джима, но и все его статьи. Он пришел к заключению, что не Джим создал «Бога спирали», и написал на эту тему эссе, где сравнивал стиль книги и других работ Джима.
Он доказывал, что книга — не Джима, и искренне в это верил.
— Потому и погибла Эдит Тинкерман? — спросила Делия.
— Да. Она нашла эссе мужа и письмо, адресованное Джиму. Там было много — много страниц. Тинкерман был тем человеком, кто любит сыпать соль на раны, ведь он послал копию эссе Джиму. Когда миссис Тинкерман увидела письмо для Джима, она ему позвонила. Он убил ее и забрал эссе, которое тот не успел отдать в печать. А та штучка двадцать второго калибра затонула в проливе Лонг — Айленд.
— Выходит, угроза разоблачения стала еще одним фактором, приведшим Тинкермана к смерти? — уточнил Кармайн.
— Джим знал достаточно и понимал, что Тинкерман не успокоится, пока не разрушит карьеру Джима. Он был обречен уже по этой причине, все остальное — лишь дополнение, — пояснила Милли.
— Ты говоришь так, словно он тебе доверился, — сказала Делия.
— Ему не было необходимости. Я — его вторая половинка, его жена, его друг и его любовница в течение почти девятнадцати лет. Я любила его. Каждый, кто умер, пытался разрушить его жизнь. Убийство Джима стало шагом отчаяния. Я принадлежала ему в горе и в радости, как гласили наши клятвы, и я защищала бы его до гробовой доски. — Голос Милли изменился, стал пронзительным. — А потом я увидела этого ребенка, ребенка, которого он мне так и не позволил завести. И неожиданно моя любовь превратилась в ненависть. Он забрал мою юность, словно она ничего не стоила. Он упорно отказывался от детей все эти годы, когда нам следовало их завести. После долгих лет отказов он сообщает мне, что Давина — Давина — подумала, что мне стоит завести ребенка. Он говорил со мной, как король с прислугой. Со мной, его женой!