Так с зари до зари бегает Виктор Степанович по лесу. Запоздалый вальдшнеп, неосмотрительный глухарь изредка попадают в охотничью сумку профессора, но стремительные рябчики, рябчики-невидимки – никогда.
Сразить на лету рябчика – заветная его мечта. Теперь читателю понятно, почему Виктор Степанович предпочел снова погнаться за рябчиками, чем идти за медведем.
Арсению пришлось остаться близ избушки: у него не было пуль на медведя, да и лошадь опасно было оставлять без призору: медведь мог вернуться.
Пошел за медведем я один.
След повел меня в темную глубину леса, повернул, дошел до Студеного ключа и опять углубился в чащу.
Долго шел след лесом, то пробираясь сквозь чащу, то перебегая поляны. Михал Иваныч, увидев людей и огонь, бежал, как трусишка-заяц. Промчался километра полтора и перешел на шаг. Прилег в густом ельнике под кокорой – вывороченной вихрем сосной. Выспался, наверное, как и мы с Арсением: земля была здорово примята.
А выспавшись, начал шататься в поисках пищи. След стал заметно свежей. На сырой, размякшей от дождей земле голые пятки его и большие когти отпечатались отлично. Я был уверен, что никуда ему от меня не деться, и от удовольствия уже потирал руки.
Однако задача оказалась не такой простой.
День уже клонился к вечеру, когда я стал настигать зверя. В свежие его следы рядом с большой кучей бурелома на глазах у меня струйками набегала из почвы вода. Несомненно, зверь прошел тут только что. Я взвел курки и стал продвигаться вперед осторожнее.
В обоих стволах моего ружья были вложены страшные пули «жакан» [32] . Они свинцовым цветком на четыре лепестка разворачиваются в теле жертвы.
Я останавливался, слушал. Нет будто ничего. Только ветер шумит. Раз или два мне показалось: я слышу треск в чаще. Я весь «влез» в глаза и уши: все зависело теперь от того, кто первый увидит врага. Если зверь на меня кинется из засады, я могу не успеть даже выстрелить.
Нервы мои напряглись до крайности, когда неожиданно след завернул назад.
Пристально вглядываясь в чащу, я шел вперед, медленно передвигая ноги.
Вдруг я остановился: мне показалось, что я уже был на этом месте.
В самом деле это было так: я стоял у большой кучи бурелома, где только что видел, как вода струйками наполняла свежий след медведя. Но теперь я стоял по другую сторону этой кучи.
Лежка зверя была под кучей. Упругие кустики тихонько поднимались, расправляли ветви после отпустившего их наконец тяжелого тела. Зверь лежал здесь, когда я проходил по ту сторону кучи по его следу. Сомнений не могло быть: он увидел меня, пропустил и пошел прочь. Я действительно слышал треск от его шагов.
Я кинулся напролом через чащу.
Выскочил из лесу к невысокому обрыву и остановился, запыхавшись.
Осмотрелся.
По дну оврага текла маленькая речка. На прибрежной грязи – на этом и том берегу – явственно виднелись следы тяжелых звериных лап. И на том берегу высоко в гору поднималась хмурая темная тайга.
Зверь ушел от меня. Преследовать его не имело никакого смысла: он уже далеко. И не скоро теперь остановится. У меня едва оставалось время вернуться к своим до темноты.
Передохнув, я пошел назад, стараясь, где можно, сокращать свой путь.
* * *
Этой ночью в избушке у нас было много разговоров о медведях.
Я коротко рассказал о своей неудаче. После этого вспомнилась мне беседа с одним моим ленинградским знакомым, человеком лысым, щуплым и очень книжным.
– Что вы чушь говорите о медведях! – набросился он раз на меня. – Человек с ружьем – и трусит идти на медведя? Да я ни в грош не ставлю такую безмозглую тушу. Дайте мне вот эту пукку – финский нож, и я выйду против самого страшного вашего медведя.
Я улыбнулся.
Он пришел в ярость.
– Человек! – кричал он, брызгая слюной. – Поймите вы: че-ло-век! Что перед ним зверь? Червяк, безмозглый пень. Я в тысячу раз умней его. Он ничего не может соображать, а я в любую минуту могу сообразить все. И пусть я во сто раз слабей вашего хваленого медведя, я со своим соображением, с разумом всегда успею смекнуть, как его одурачить, в какой момент и куда ему всадить смертельный нож.
Я пересказал этот разговор товарищам.
– Хм… – произнес Арсений. – Вообще, конечно…
А Виктор Степанович, задумчиво вороша суком в чувале, мягко сказал:
– Хорошо бы, знаете, с этим вашим знакомым здесь поговорить, в уральской тайге. Я-то лично больше насчет рябчиков, я – не медвежатник.
Расспрашивать Виктора Степановича про его сегодняшние успехи на охоте я не стал: в связке дичи, висевшей на стенке, ни одного рябчика не было заметно.
Чтобы подальше увести его мысли от злополучных рябчиков, я постарался удержать разговор на медведях.
– Мой лысый питерский знакомый, конечно, ерунда, перочинная душа. А вот знаете, какие люди живут на Алтае? Они выходят на медведя действительно с одним ножом. Правда, если не считать деревянного шара со стальными крючьями. Но ведь это не оружие.
Такой человек смело подходит к медведю и, когда зверь становится на дыбы, чтобы обрушиться на охотника, тот кидает ему свой деревянный шар со стальными крючьями.
Медведь – ловкач ловить. Обеими передними лапами он хватает летящий шар. И с такой силой, что стальные острия крючьев врезаются ему в ладони, как ножи. На стали – зазубрины, вроде как на крючке для ловли рыбы. Крючья назад из раны не идут. Обе передние лапы зверя связаны, крепко соединены, и медведь, взревев от боли, падает на спину, чтобы помочь себе задними лапами.
Но едва лапа ударит по шару – и она на крюке. Последнюю, четвертую, лапу постигает та же участь.
Тогда медведь связан «по рукам и ногам». Охотник подходит к нему – и прирезает ножом.
– Так-то так, – спокойно заметил Виктор Степанович. – Да только бывает и не так. Я вот знаю случай с нашим же уральским охотником, и отличным охотником.
Жил он тем летом в деревне Коноваловой, под Билимбаем. Пошел на речку Паламиху за глухарями. Еще парнишку деревенского с собой прихватил.
С берега поднялся глухарь. Охотник ударил. Не знаю, убил ли он глухаря, только дробь-то обсыпала кусты на обрыве. А в кустах сидел медведь. Дробь и угодила ему в зад.
Медведь пришел в ярость, скатился с обрыва – и на охотника. Тот не растерялся – и второй заряд послал в зверя, с расчетом, чтобы глаза ему вышибить. И вышиб оба глаза, да немножко высоко взял: носа-то не задел.
Как полагается, взревел медведь, упал. Катается и глаза себе лапами протирает.
Охотник крикнул мальчишке, чтобы спасался. А тот давно уже на дереве сидит.