– Посещать вернисажи – не самое любимое ваше занятие, ведь так?
– Да, действительно…
– В таком случае, позвольте мне быть вашим гидом.
– Моим гидом?
– Да, на сегодняшний вечер, здесь, в этой галерее. Знаете ли, Дэвид Гарчи – художник, уже признанный и в Лондоне, и в Нью-Йорке.
Так, значит, того, кто представляет свои шедевры в этой галерее, тоже зовут Дэвид. Внутренне я улыбнулась странному совпадению: Дэвид Барле, Дэвид Гарчи. Но этот факт смутил меня.
– Ну, хорошо. Я не против, чтобы вы меня просветили, – согласилась я немного спокойнее.
Тогда он предложил мне руку, приглашая к прогулке по галерее. Рука была тонкая, скорее жилистая, чем мускулистая, но твердая. Прикоснувшись к нему, я яснее почувствовала исходящие от него энергетические волны, это будоражило и щекотало нервы. Увлекая меня от одного экспоната к другому, незнакомец решил воспользоваться тем, что мы стали ближе друг к другу, и позволил себе фамильярные жесты, допустимые разве что между мужчиной и женщиной, у которых есть интимная связь. Так, например, он приподнял кончиками тонких пальцев мои волосы, собранные в хвост, и при этом чуть коснулся основания шеи, из-за чего по телу словно пробежала электрическая волна.
– Видите ли, – тоном знатока говорил незнакомец, размеренно, неторопливо, низким голосом, – Дэвид как избалованный ребенок, выросший в тепличных условиях, он изо всех сил старается очернить среду, которая его воспитала.
– Ну, если вы так считаете…
Раз уж я задумала поскорее закончить этот занудный вечер, надо оставить за моим спутником роль первой скрипки. Чем реже находишь повод вступать в спор с такими типами, тем быстрее они пускаются в разглагольствования и начинают сами с собой вести беседу. В этом смысле они недалеко ушли от некоторых моих университетских преподавателей. Те выискивали обычно легковерных студентов, любителей поспорить с мэтром, и оттягивались по полной. Они и меня пытались склонить к дискуссиям, но напрасно.
На таком близком расстоянии я почувствовала запах его духов: нота ванили и лаванды, именно не легкое благоухание, а сильный запах, который, скорее всего, и был его истинным ароматом.
– Да, я так считаю. Более того, я уверен, что социальный посыл его произведений гораздо глубже, чем их собственное значение.
При этих словах он широким жестом показал на гигантскую игрушку Жирафу Софи, с толстыми сиськами на голове, в серебряных стрингах, лямочки которых врезались ей в гуттаперчевую попку. Рукав пиджака и свободной рубашки задрались вверх и обнажили часть руки незнакомца, где я заметила татуировку в виде текста, написанного мелким почерком, словно перьевой ручкой, различить который было невозможно.
– К сожалению, я не уверен, что вы поймете мои рассуждения, но догадайтесь, что скрывает желание художника высмеять и опошлить милые игрушки нашего детства, превратить их в сексуальные объекты, снабдить гротескными половыми признаками… Возможно, это попытка уйти от архетипа мелкого буржуа, который злорадно писает в колодец с ключевой водой?
Это было сильнее меня. Зачем он дразнит мой критический ум, и так готовый завестись с полоборота?!
Но я выжидала, продолжая надеяться, что он даст мне отставку по полной программе и выгонит без сохранения содержания, ну, по крайней мере, испепелит огненным взглядом, однако, вопреки ожиданиям, в его глазах появился свежий интерес, он посмотрел на меня в упор, и в его смешливых глазах я прочитала легкое удивление и желание продолжить общение.
– Прошу обратить ваше внимание, Эль, на выбор персонажей. Дэвид мог бы для своих экспериментов по сексуализации взять игрушки, которые уже пользуются соответствующей репутацией, такие, как кукла Барби, например. Но он предпочел превратить в символы сексуального раскрепощения милые нашему сердцу детские игрушки, синонимы чистоты и невинности…
– О’кей. Пусть так. Ну, так и что из этого?
– А то, что он подчеркивает тем самым, насколько быстро и резко в наше время подростки переходят от детской наивности к состоянию существа с полным набором половых признаков и сексуальных эмоций. Переход совершается настолько стремительно, что какое-то время в одном существе обитает и простодушное дитя, и сексуально озабоченный индивидуум. Охотник и жертва в одном лице.
За его рассуждениями я уловила скрытое желание прочитать мораль, и мне это не понравилось. С другой стороны, он не переставал удивлять меня как человек, о котором я, допустим, мало что знала, но которого уж никак не могла заподозрить в соблюдении строгих моральных принципов.
– Знаете ли вы, в каком возрасте начинают смотреть порнографические фильмы? – спросил незнакомец неожиданно серьезным тоном.
– Нет… наверное, лет в четырнадцать?
– Одиннадцать. В одиннадцать лет большинство подростков, как мальчиков, так и девочек, уже все знают и об оральном сексе, и о содомии, о групповухе и о других, даже более экстремальных, извращениях.
– Да, безусловно, это – большая про…
– Да нет! – возмутился он, вдохновленный собственными словами. – На самом деле все наоборот. Они ничего не знают. О чем и речь! Когда о сексе так много рассказывают и все показывают, у молодых создается иллюзия, что они уже все знают. Реклама с намеками на сексуальные отношения, провоцирующая одежда, сериалы с любовными сценами, которые лезут в глаза и окружают молодежь, – ничто из этого не побуждает к развитию сексуальной чувственности. Все это – просто бизнес, причем чрезвычайно прибыльный, но уж ни в коем случае не половое воспитание. Здесь все испорчено, извращено, обезображено, иногда вызывает смех или, хуже того, провоцирует насилие… Здесь есть все, кроме настоящей эротики. И кроме правды!
– Значит, если я правильно вас поняла, проблема не столько в том, что сексуальный контент слишком часто присутствует в повседневной жизни, сколько в том, что юные создания сталкиваются с ним задолго до того, как физиологически созреют для того, чтобы воспринять его правильно?
– Именно! – горячо подтвердил он. – Как раз эту мысль и отражают произведения Дэвида: назойливое присутствие сексуальной темы вокруг создает иллюзию воспитания правильного отношения к сексу, только видимость, тогда как время, необходимое для воспитания чувств, просто-напросто тратится впустую. Уходит в песок. Дети, потребляющие в огромных количествах информацию о сексе начиная с самого раннего возраста, не обладают нужными знаниями, чтобы хоть как-то фильтровать ее и строить для себя реальную картину, более или менее похожую на правду. Всю эту пошлость они принимают за чистую монету. Вот в чем беда! Вот где проблема!
– Тогда скажите, – поинтересовалась я, – в каком возрасте, по-вашему, можно уже начинать говорить о сексе? И кто должен это делать?
Мне вдруг вспомнился мой тайный дневник. Тот, кто писал мне эти загадочные записки, преследовал ту же цель, пусть жестко, я бы даже сказала, что его вмешательство в мою жизнь сравнимо с насилием, но по-своему он тоже занимался моим половым воспитанием.