Хотя Эгин расколол Тэна на третий день службы, он не подал виду. Пусть наблюдают. Пусть устраивают глухонемой балаган. Лишь бы слугами были хорошими. А на это Эгину, или, если угодно, чиновнику Иноземного Дома Атену оке Гонауту, грех было жаловаться. Он решительно распахнул дверь в комнату, где застыли в настороженном безмолвии слуги.
– Ваша лошадь, милостивый гиазир, уже готова! ― вскочил Амма.
– М-м… ― промычал Тэн, партию которого исполнил только что его товарищ, и в его глазах блеснули искорки поддельного раболепия.
– Я отлучусь на денек в горы. Или на два денька… ― небрежно бросил Эгин, дескать, пусть теперь ломают головы, что же это такое он собирается делать в этих самых горах и отчего это в последнее время гиазир Атен оке Гонаут вошел во вкус одиноких конных прогулок. Такая у них работа, Хуммер их раздери.
Наверное, было бы куда умнее просто лечь спать. Но умнее не значит лучше. Прошедший день был настолько богат событиями и впечатлениями, что Эгин был уверен ― ему не заснуть до рассвета. Не заснуть, если придется провести ночь в постели одному. А это значило, что навестить госпожу Вербелину исс Аран просто необходимо.
Он спустился в конюшню ― для «горной прогулки» Тэн приготовил Луз, серую в яблоках кобылу. Эгин вывел ее под уздцы на улицу и лихо вскочил в седло, легонько тронул бока лошади пятками и был готов пуститься вскачь по Желтому Кольцу, как вдруг перед самым носом лошади возникла фигура мальчишки-по-сыльного, которых в варанской столице величали не иначе как «шмелями». Желто-оранжевый колпак, черный кафтан, штаны «фонариком» и рукава «фонариком» с желто-коричневыми вставками, из которых торчат две тоненькие мальчишеские ножки и такие же хилые ручки. Словно лапки шмеля.
– Милостивый гиазир Атен? ― бойко прокричал храбрый «шмель», одной рукой похлопывая Луз по морде, а другой извлекая из-за пазухи письмо.
– Все верно, ― кивнул Эгин, нашаривая в сарноде мелкую монету. Такому «шмелю» стыдно не дать на сладкую тянучку пару лишних авриков.
– Это вам, ― мальчик подпрыгнул, держа в протянутой руке письмо.
– Будь здоров! ― улыбнулся Эгин, с восхищением наблюдая за тем, как скороход, прикарманив два медяка, тут же растворился в сумерках.
«Будь здоров, любезный Атен оке Гонаут. Надеюсь видеть тебя своим гостем завтра ввечеру» ― вот ради чего мальчишка-"шмель" несся сломя голову по столичным улицам. Две корявые строчки, нацарапанные рукой Иланафа. Конечно же, Иланафа. Кто еще, кроме него, вместо подписи рисует чашку для вина с карикатурно исходящими из нее винными испарениями, приобретшими волею художественного гения Иланафа вид червей или, скорее, глистов.
«Ну что ж, значит, я вернусь завтра днем», ― подумал Эгин, заранее потешаясь над вытянувшимися рожами Тэна и Аммы, которые наверняка отложат всю работу по дому на завтрашний вечер, а день, благословенный отсутствием хозяина, посвятят игре в кости.
Иланаф, или, как принято было звать в бумагах и в миру, смотритель публичных мест Цертин оке Ларва, собирается устроить дружескую пирушку. Что же, тем, на кого опирается Опора Вещей Свода Равновесия, тоже не чужды простые человеческие радости. Добрая выпивка, например.
И Вербелина… И Вербелина ― таким вот своеобразным эхом отдавался в ушах Эгина цокот лошадиных копыт по мощеной северной дороге, змейкой уходившей вверх.
Собачий лай. Возня. Когти скребут о дерево. Резкий запах псины.
– Ждите, ― процедил привратник через смотровое окошко в высокой стене поместья «Сапфир и Изумруд».
В первый раз такое сдержанное отношение к собственному приходу несколько разозлило Эгина. Что это за отношение к благородным мужчинам? «Ждите». Но со временем Эгин привык к этому церемониалу и даже стал считать его вполне разумным. В самом деле, одинокая молодая вдова, живущая в уединенном поместье к северу от столицы, должна ревностно оберегать свой покой. В частности, не пускать за ворота кого попало.
– Госпожа Вербелина изволит отдыхать, ― процедил тот же привратник, ― но она велела передать вам, что рада вашему приходу и выйдет к вам спустя некоторое время.
Эгин спешился. Конечно, он приехал без предупреждения. Без уговора. Его здесь, конечно же, не ждали. Вербелина спит. Одна? Или с кем? Могли бы, конечно, впустить его внутрь, а не заставлять перетаптываться с ноги на ногу у ворот. Впрочем, он и сам не слишком рвался входить. Перетаптываться по ту сторону ворот в обществе милых «песиков» госпожи Вер-белины ему хотелось еще меньше.
Луз испуганно фыркала. Для нее каждый визит Эгина в «Сапфир и Изумруд» был тяжелым испытанием. Видимо, она тоже не слишком симпатизировала собачкам любовницы своего хозяина.
– Здравствуй, милый! ― На Вербелине был кружевной капот и соболья накидка, под которую охотно скользнули пальцы заждавшегося у ворот Эгина. ― Проходи.
Слуга взял под уздцы недовольную и напуганную Луз, а Эгин подхватил под руку Вербелину.
Зная об антипатиях Эгина, Вербелина велела псарям загнать собак в псарню. Но, следуя по укутанным тьмой дорожкам поместья к неосвещенному дому, Эгин никак не мог отделаться от мысли, что оттуда, из темноты, за ним наблюдает множество враждебных глаз, чей взгляд не обещает ничего хорошего.
Нет, он не боялся собак. Но питомцы его подруги были какими-то не такими собаками. Или не собаками вовсе. Эгин поцеловал Вербелину в лебединую шею ― белоснежную, статную, надушенную. Нужно было как-то развеять неуместную гадливость, каждый раз накатывавшую на него, когда ворота поместья захлопывались за его спиной со зловещим металлическим лязгом. Как будто бы дверца мьшюловки.
– Я уже велела нести ужинать. Все в порядке, Атен? ― с обаятельным смущением в голосе, которое временами настойчиво казалось Эгину наигранным, прощебетала Вербелина.
– У-гу, ― отвечал тот, при свете масляной лампы разглядывая аккуратную головку любовницы. Черные как смоль пряди были аккуратно завиты и уложены прихотливыми кольцами. Драгоценные заколки и инкрустированные костяные гребни тускло поблескивали, отражая и искажая пламя. Волосок к волоску.
«Волосок к волоску, ― подумалось Эгину. ― Она же вроде бы спала? Неужели успела причесаться снова, когда обо мне доложил привратник? А если не спала, то…»
– Не будь таким мрачньш, милый, ― шепнула ему Вербелина, когда слуга внес поднос с вином и фруктами.
Эгин приехал к Вербелине с одной-единственной целью. Он знал, что это за цель. Знала и Вербелина. Он не любил ее, но любил думать, что она любит его. Он, конечно же, ошибался.
– Твоя красота заставляет меня трепетать, как мальчишку, Вербелина, ― тяжеловесность комплимента Эгин решил уравновесить легкомысленной улыбкой.
Он поднял чашу с вином и, послав Вербелине воздушный поцелуй, пригубил вино первым.