Отец и дочь, кланяясь, словно получив благословение духовника, устремились на сочный цвет спелой вишни.
Зеркальцев продолжал любоваться изделиями, красота которых объяснялась совершенством конструкции. Дизайнер лишь изящным прикосновением руки вписал машину в поток бытия, как дельфин вписывается в плеск морской волны, ястреб парит в восходящих воздушных струях. Все машины, неподвижные или плавно кружащие, несли в себе остановленный сгусток энергии, готовый превратиться в рывок, могучий бросок, хищное вторжение. Бамперы, решетки радиаторов, хрустальные фары, независимо от моделей, были готовы прокалывать, вгрызаться, бить, вонзаться, совершая разрушение и переустройство мира, в который они были нацелены. Прогрызать в городах новые проспекты и улицы. Растирать в пыль мешающие особнячки и уютные дворики. Рассекать пустые необжитые пространства скоростными трассами.
Рваться под землю туннелями. Взмывать в небеса бетонными многоярусными эстакадами. Каждое поколение машин необратимо меняло мир, рождая новую красоту. Архитектурные стили и веяния моды. Формы причесок и туфель. Ароматы духов и музыкальные ритмы. Отношения мужчины и женщины, народа и власти, природы и техники. Он, Зеркальцев, испытывал на себе это непрерывное воздействие, словно каждая новая модель наносила по нему едва ощутимый удар, меняя его психику, образ и философию жизни. Как молоточек ювелира, ударяя в драгоценную подковку, создает изысканное изделие.
– Петр Степанович, – остановил его посетитель салона, явившийся не выбрать себе новую модную марку, а насладиться восхитительным видом, блеском, тихим, как поцелуй, чмоканьем дверцы, сладким запахом лака, пьянящим ароматом свежих покрышек. Был меломаном, приходящим в консерваторию услышать прежнюю музыку в новом исполнении. – Правда ли, Петр Степанович, что «Вольво» предлагает вам обкатать новую модель вседорожника и вы собираетесь совершить путешествие в Псков? Вы говорили об этом в вашей недавней передаче.
– Я подтверждаю это. – Зеркальцев расписывался маленькой серебряной ручкой в подставленном блокноте.
– Я наслаждаюсь вашей аудиокнигой, где вы рассказываете о своем путешествии на «хонде» от Аляски до мыса Горн. Как все ярко и содержательно! Можно надеяться, что после Пскова появится аудиокнига?
– Вы предвосхитили мои намерения. – Зеркальцев улыбнулся обожателю и проследовал дальше.
Автомобили были целомудренно свежими, дивно непорочными, какими бывают бабочки, только что вылетевшие из кокона, еще не побитые дождями, не исклеванные птицами, не потерявшие пыльцу от столкновения с листьями и стеблями. У каждого автомобиля было свое загадочное будущее, своя неповторимая судьба, которую, как гадалка, пытался угадать Зеркальцев. Одних ожидали дорожные катастрофы, когда смятый и ободранный кузов таит в себе забрызганные кровью сиденья и части истерзанной человеческой плоти. По другим, дырявя металл и осыпая стекла, пройдется автоматная очередь, доставая в глубине салона беспомощную жертву. Третьи будут угнаны и разобраны на узлы и детали, как это делают торговцы человеческими органами. Четвертым суждено прожить долгий век, обветшать, износиться, покрыться чешуей и лишайниками старости и попасть на кладбище автомобилей, где нашли успокоение некогда гремевшие и сиявшие марки.
Так, двигаясь мимо «пежо» и «мерседесов», «тойот» и «фольксвагенов», отыскивая в каждой машине ее мерцающую хрупкую линию жизни, Зеркальцев подошел к экспозиции «Вольво», где десяток первоклассных машин, от грузовиков и автобусов до спортивных и представительских седанов, демонстрировали совершенство европейской автостроительной культуры. Здесь он отыскал автомобиль, интересовавший его больше остальных. Модель «Вольво-ХС90», лакированный смугло-алый красавец с хромированным улыбкой радиатором, упитанным плотным багажником и чуть выпуклыми настороженно сверкавшими фарами. Именно эту модель предложил ему обкатать и отрекламировать знаменитый концерн, выбрасывая на русский рынок новинку. Именно на подобном внедорожнике завтра утром, когда над Москвой прольется малиновая струйка зари, он рванет на северо-запад в неведомый ему город Красавин, влекущий своей русской таинственной древностью.
У машины стоял дилер, хорошо знакомый Зеркальцеву по прежним салонам и переговорам, сопровождавшим поездку в Красавин. Невысокий, с рыжими глазами резвой кошки, в позе официанта, ждущего клиента, чтобы угодить ему великолепным набором блюд. Владимир Лифшиц долгие годы жил в Стокгольме, являясь посредником между шведским концерном и русским автомобильным рынком, где шведы высаживали десанты не только партиями готовых автомобилей, но и целыми заводами, на которых танцующие роботы, брызгая огнями, мерцая окулярами, размахивая стальными клешнями, сваривали элементы кузова.
– Объясни, дружище, почему ты решил гнать машину в захолустный Красавин, а не куда-нибудь на Байкал или в уральские степи? Я, между нами, сомневаюсь в правильности твоего выбора.
– Разве я когда-нибудь вызывал нарекания заказчика? – Зеркальцев погладил лакированное крыло машины, и ему показалось, что оно слабо дрогнуло от его ласкового прикосновения. – Во-первых, Красавин и русский северо-запад – то место, где шли варяги, то есть шведы. Во-вторых, соединение обворожительной архитектуры Красавина, напоминающей беленые русские печки, с безукоризненным дизайном ХС60 даст желаемый контраст, на котором я хочу обосновать свою рекламную кампанию. И наконец, сегодняшняя русская жизнь такова, что за пределами Москвы она не менее загадочна, чем жизнь племен в сельве Амазонки. Я хочу показать моим соотечественникам Россию, от которой они отказались и которую можно вновь обрести с помощью ХС60.
– Не мне тебя учить. Не сомневаюсь, ты и на этот раз будешь великолепен. Кстати, вице-президент приглашает тебя пообедать после твоего возвращения.
– Намекни ему, что я не в восторге от скандинавской кухни и предпочитаю китайскую.
Они расстались дружелюбно, и Зеркальцев заметил, как в рыжих глазах Лифшица мерцает множество разноцветных точек-отражений автомобилей.
Он еще покружил по салону. С тонкой иронией наблюдал, как молодой человек садится в «бентли» платинового цвета. Машина не отражала света, а поглощала его, светилась мертвенной голубоватой белизной, как осенняя луна. Молодой человек был красив, голубоглаз, с белокурыми кудрями и следами порока на еще свежем лице. Был из сыновей высокопоставленных чиновников, которые дарят своим отпрыскам баснословно дорогие машины, спасая их от тюрьмы, когда распаленный вином, одурманенный наркотиком баловень сшибает на переходе беременную женщину и уносится прочь, оставляя умирать свою жертву, разгоняя до двухсот километров свой ревущий слиток платины.
По соседству в БМВ цвета золотого самородка садился смуглый, азиатского вида красавец, позируя фотографу глянцевого журнала, в котором должна была появиться статья о настоящем мужчине, носящем часы стоимостью в полмиллиона долларов.
Зеркальцев бегло осмотрел экзотические экземпляры – «роллс-ройс», обтянутый кожей африканского носорога, «феррари» со стеклянным капотом, под которым мерцал драгоценными сочленениями мощный двигатель. Это были извращения гениального разума, который, казалось, уставал рождать совершенные формы.