— Более-менее понимаю… Но скажи, Роло: разве тот прибор, который надо охлаждать, не сможет проработать некоторое время, если сломается система охлаждения?
— Сможет, конечно. Но он будет работать только до тех пор, пока сам не сломается, не загорится или не взорвется. Х-передатчики, например, взрываются.
— Это само собой. Но ведь клонский передатчик нам нужен, чтобы послать именно короткую записку! Вот пошлем, и пусть взрывается, нам бы главное передать! Разве он успеет так уж перегреться за те несколько секунд, которые потребуются для отправки сообщения?
— Не успеет. Но и включить нам его не удастся.
— Но почему?! Ведь ты сам сказал, есть такой промежуточный жиклер, где наверняка застоялась пара порций люксогена?!
— Я сказал, что там может остаться люксоген. Проверить это довольно сложно. Но дело не в этих чертовых остатках люксогена, а в автоматической блокировке. Если во внешнем контуре не циркулирует вода, то блокировка просто не позволит подать напряжение на Х-передатчик! Еще раз повторяю: тут постарались люди, отлично знавшие болевые точки клонской стратегической связи.
Полина быстро выходила из себя, когда слышала слишком уж много технических терминов в минуту.
— Так, ладно, хватит с меня деталей. Говори по-простому: мы можем связаться с Землей? Да или нет?
— Нет.
— А с другой колонией?
— Нет.
— И даже с Кларой?
— Даже с Кларой.
— Впрочем, какая Клара, там же клоны… А что, трудно починить водопровод?
— Я уже десять минут об этом думаю. Понимаешь, даже если бы я нашел такую же точно трубу, резак и сварочный аппарат, то отсутствие люксогена…
— Никаких подробностей! Короче говоря, сверхсветовой связи у нас нет… — (От уютного слова «сверхсветовой» на Эстерсона пахнуло чем-то безнадежно далеким, земным, книжным.) — А как обстоят дела с обычной?
— Ты только не смущайся, дорогая, но…
— Тоже сломана?! С виду же все целехонькое?! — Полина скроила трогательную гримаску отчаяния.
— Питания нет. Понимаешь, основой энергетики у них здесь была мобильная ТЯЭС с лазерной детонацией, она вроде целая. Но пусковое напряжение для нее обеспечивалось…
— Ни-ка-ких. Боль-ше. Под-роб-нос-тей.
— Хорошо. Если без подробностей, то радио нет и в обозримой перспективе не будет.
— Но хоть свет ты можешь дать, Роло? Вечер на носу!
— Без подробностей? Не могу. — Эстерсон демонстративно сложил руки на груди.
— А если с подробностями? — Полина примирительно улыбнулась.
— Надо поискать карманные фонарики.
— Нас ждет романтическая ночь! Разгромленная база, духи мертвых клонов и гаснущий карманный фонарик!
— Это была твоя идея: плыть на базу.
На некоторое время они замолчали. Темнело. Полина досадливо покусывала нижнюю губу.
Эстерсон делал вид, что думает, хотя на самом деле сосредоточиться на чем-либо у него никак не получалось.
Мысли галопировали по кругу.
«Связь — на кой черт она нужна? — ТЯЭС не запускается — потому что пусковой генератор сломан — а на кой черт нужна ТЯЭС? — для радиосвязи достанет любого внешнего источника киловатт на десять — через час будет совсем темно — внешний источник это, скажем, флуггер — а где ты видел у флуггера выходы для других потребителей? — был бы флуггер, можно было бы думать».
Наконец Эстерсон сказал:
— Знаешь что, зови Качхида и поплыли, наверное, назад. На биостанцию. Как раз к темноте поспеем.
— Ты океан слышишь? Не слышишь, так погляди в окно.
— Ой.
— Вот то-то же.
Волны за узеньким, похожим на бойницу оконцем с толстенным бронестеклом были как раз такими, чтобы сказать: не-ет, на моторной лодке лучше даже и не пытаться…
«В таком случае пошли искать этот javla [1] фонарик!» — приготовился уже в сердцах воскликнуть Эстерсон. Разумеется, без «javla».
И воскликнул бы, но тут перед ними совершенно бесшумно возник Качхид. Вид у него был торжественный, загадочный и очень-очень довольный.
— К нам плывет большая летающая лодка, — сказал Качхид. — И поскольку я первый ее увидел, эта лодка уж точно моя.
Эстерсон глянул в окно, но ничего не увидел.
— Тебе не кажется, мой друг, что это противоречие: «летающая лодка», которая «плывет»? Либо нечто — «лодка», тогда летать оно не может. Либо нечто летает, тогда зачем ему плавать и называться лодкой? — заметил инженер, ни на секунду не сомневаясь, что у сирха припадок поэтического вдохновения. А вдохновение у сирхов, как известно, сопровождается безудержным, хотя и совершенно безобидным враньем.
— Ты прав, бесцветик Роланд. Но все-таки это летающая лодка, — вздохнул Качхид.
«Летающая лодка?! Боже, я идиот! Это гидрофлуггер! Так ведь гидросамолеты еще в XXI веке и называли: летающие лодки! Но где он?!»
Эстерсон вскочил.
— Качхид, они видели тебя?!
— Кто?
— Клоны!.. Ну, однолицые бесцветики?
— Они все мертвы.
— Те, которые в гидрофлуггере!
— Роло, ты чего разорался? — попыталась вмешаться Полина.
— Подожди! Качхид, еще раз спрашиваю: видели они тебя?!
— Очень громкий бесцветик, — сказал Качхид с достоинством и направился к выходу.
Эстерсон между тем продолжал вести себя, со своей точки зрения, вполне адекватно сложившейся ситуации.
А именно: опередив Качхида у двери, он обернулся, сделал страшные глаза, приложил палец к губам, крадучись вышел за порог и, все еще таясь, выглянул из-за угла здания.
И впрямь, примерно в полукилометре от берега, в южной части залива покачивался на высоких волнах гидрофлуггер. Ветер и течение гнали его к берегу.
Подобная картина, будучи осмыслена поэтически, у любого народа служила бы символом неприкаянности, заброшенности и, возможно, мирской тщеты. Однако на аэрокосмического инженера — а Эстерсон в глубине души никогда не переставал им быть — вид невероятно сложной инженерной задачи, блестяще решенной конкордианскими коллегами в металле, подействовал в самом мажорном ключе.
Одновременно с приливом воодушевления Эстерсон вспомнил множество разных вещей: название этого гидрофлуггера; цвет глаз своего коллеги, инженера Грузинского; бодрящий, кисловатый привкус воздуха в залитых бестеневым рабочим освещением цехах «Боливара»; травянистый запах свежего хризолинового напыления; мнемоническую формулу для первых ста семнадцати знаков числа «пи»; вкус водки «Абсолют»; номер своего банковского счета; писк имени «Роланд», переданного азбукой Морзе.