Book.

Даже в искусство проник этот образ миролюбивых славян – достаточно вспомнить хотя бы пьесу Александра Николаевича Островского «Снегурочка». В то время, как «окрестные царства» бряцают оружием и проливают кровь в бесчисленных сечах, славяне-«берендеи» наслаждаются миром и спокойствием под управлением мудрого старца, царя Берендея – «слава в роды и роды блюстителю мира». Непонятно только, каким-таким образом удается сохранять этот идиллический островок посреди воинстенных соседей.

Историчного в этой картине столько же, сколько в самом перенесении имени служилых иноплеменников-берендеев из степей под Киевом на славянский лесной народец. Показательно, кстати, что все ужасы постоянных войн «окрестных царств» Александр Николаевич позаимствовал из «Слова о полку Игореве», вполне славянского произведения – а не какой-нибудь «Песни о Нибелунгах».

Любопытно, что если Гердер и славянофилы своими сказками про «славянское миролюбие» славян, как они искренне верили, хвалили, то другие авторы, вооружаясь тою же идей, славян незамысловато вычеркивали из списка «исторических народов». Ибо – разве история не череда войн? Лишённый «воинственности» народ прямо-таки обречён навеки быть подчинённым народам «историческим» – прежде всего, конечно, поднявшим на щит своих буйных кровожадных пращуров германцам. Благо Германия как раз собиралась воедино из окрошки княжеств и вольных городов в единую державу – подобные идеи там были весьма и весьма ко двору. И даже Август Шлёцер, утверждавший прежде Гердера, что славяне были «миролюбивы» и даже не знали оружия (!), все же соглашавшийся, что они «под норманнскою дисциплиной [4] в короткое время научились быть завоевателями», казался на фоне иных последователей снисходительным к воинским качествам наших предков.

Не скажу, что вовсе уж не звучало возражений этому слезливо-сентиментальному, с одной стороны, и надменно-презрительному – с другой, хору. Возражал Юрий Венелин: «Добрый Гердер вообразил себе, что героическая, или рыцарская травка растет только в Скандинавии, когда говорит, что тевтонския племена отличались духом рыцарства и завоеваний, а славянский – духом миролюбия. Сколько Гердер ни философствовал о человечестве, все-таки этот его приговор показывает, как он плохо знал и историю, и человечество». Возражал болгарин Марин Дринов: «Шафарик, ошибочно отнесший начало этого дела (заселения Балканскаго полуострова славянами) к концу V-го века, неверно судил и об его ходе, который, по словам его, отличался тихим и мирным свойством. Это мнение не подтверждается никакими данными и основано на одностороннем взгляде на свойство славян, которые, как народ земледельческий по преимуществу, будто должны были держать себя как можно дальше от военнаго шума. Против этого взгляда говорят все имеющиеся свидетельства об отношениях славян к Империи и их поведении в областях ея за все это время». В конце XIX – начале XX веков против «карамельного» образа лубочных «добродушных и кротких» славян со всею решительностью выступил Дмитрий Иванович Иловайский, именовавший этот образ не иначе как «карикатурой»: «Пора оставить сентиментальныя и совершенно неосновательныя мнения старых австрийских славистов [5] о мирном, земледельческом и пассивном характере древних славян. Воинственность свою славяне ясно обнаружили, вытеснив германцев силою оружия, на глазах истории, из восточной и отчасти средней Европы [6] и заняв огромныя пространства. Тот не историк, кто не понимает, что даром, без кровопролитных битв с другими народами, было бы невозможно им занять свою обширную территорию».

Много постарался для разоблачения фантазий Гердера, Шафарика и его учеников-славянофилов русский славист и правовед Иван Михайлович Собестианский. «“Геройская травка” не была пересажена из чужих стран, а испокон века росла на славянской почве, – утверждал он. —Нигде мы не находим указаний, что древние славяне были народ пассивный, покорный, послушный, безнаказанно обижаемый другими народами, никогда не стремившийся к господству над миром, охотно соглашавшийся платить дань, лишь бы иметь возможность спокойно возделывать землю. Напротив, все дошедшие до нас памятники рисуют нам наших предков народом мужественным, храбрым, воинственным, жестоким, не терпевшим чужого владычества, нисколько не уступавшим в энергии, предприимчивости и удальстве немцам. Нигде не говорится о тихом и мирном разселении славян в полупустынных землях; напротив, из памятников видно, что славяне и не думали «выжидать удобнаго случая», пока немцам вздумалось бы двинуться вперед и очистить земли, а что, наоборот, славяне нападали на населенныя области, грабили, прогоняли или обращали в рабство местных жителей и, заняв вооруженною рукой известное пространство, удерживали его, опять-таки тою же вооруженною рукой». «Меч и копьё, а не соха и гусли прокладывали путь нашим предкам» – подытоживал Иван Михайлович.

Увы! Инерция мышления была, к сожалению, чересчур велика, рассуждения наследников Гердера и Шафарика слишком широко раскинули корни в умах образованного общества.

После революции к воинственности отношение сильно изменилось – «винтовочка, бей, бей, буржуев не жалей!» – но славяне «победивший пролетариат» интересовали мало. Люди собирались «нести счастье угнетённым всего мира», строить «земшарную республику советов», ну уж как минимум – «чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя!» Какие уж тут славяне, кому они интересны. Иловайский же и вовсе был признан мракобесом-черносотенцем, и озвучивать его идеи стало попросту небезопасно.

В послевоенном же Совсоюзе соратники товарища Джугашвили, начавшего к тому времени величать себя и свою партию «новыми славянофилами», славянофильские сказки про миролюбивых славян поставили на службу официально провозглашенной в 1951 году «борьбе за мир». Вот советский фильм «Садко», вышедший на экраны страны всего лишь годом позже: угрюмый норманн, обозванный, как и положено, «варягом», позорно лишенный бороды и обряженный в карнавальный рогатый шишак, кровожадно декларирует: «Наше счастье в том, чтобы убить врага!» Славяне-новгородцы тут же принимаются грустненько вздыхать: «Что это за счастье – кровь человеческую проливать», «Коли надо, так срубим, а только счастья в том нет».

Даже в «найденной» белоэмигрантом, сыном священника Юрием Миролюбовым «Влесовой книге», немало места уделяется жалобам на воинственных соседей (в особенности, конечно, германцев – «рогатых» готов и «скандинавских» варягов), постоянно нападающих на традиционно «мирных» славян – отчего бедняги вынуждены то и дело покидать прежние места обитания.

«Встреча двух миров», как любили в таких случаях писать советские журналисты: «миролюбивые» новгородцы, высаживающиеся на незнакомый берег без щитов, кольчуг и шлемов, с одним мечом на всех, и до зубов вооружённые «викинги» в рогатых шлемах и… с трезубцами – прямо черти с вилами, да и только… (Кадр из фильма «Садко» 1952 года)