И по самому святилищу, и по каждому из Богов, чьи изваяния в нем находились, существует настолько объемная литература, что даже перечислять ее здесь никакой возможности. Интересующихся историографией вопроса можем отослать к работам Б.А. Рыбакова, Л.С. Клейна, М.А. Васильева.
Нас, собственно, интересует одна из трактовок одного из теонимов этого перечня, а именно – восточная, иранская версия происхождения имени Семарьгла, сопоставляющая его с таким персонажем иранских легенд и мифов, как Сенмурв, Симург – волшебная птица, хранительница ростков и всходов, поставленная охранять их Ахура Маздой.
В 1876 году А.С. Петрушевич назвал Семарьгла «древним по своему названию из арийского (обще-индоевропейского. – Л. Л.) периода уцелевшим Божеством». Хотя Божество это и «есть по свойствам его неизвестное», однако имя его «подобнозвучаще» «с древне-персидским Симургом, божеством с орлиной головою». Скорее всего, именно Симурга подразумевал Е.В. Аничков, определяя Семарьгла богом невнятных «степных народцев». В 1916 году предположение «не представляет ли слово Симаргл переделку слова Симург, название фантастической птицы иранских сказаний», повторил независимо от канувшего в лету Петрушевича Н.М. Гальковский.
Чтобы оценить ту легкость, с которой ученое сознание конца XIX, начала XX веков генерировало подобные идеи, надо помнить, что в это время господствовало отношение к «пантеону Владимира», как если не к книжной химере, наспех подобранному летописцем перечню случайных мифологических имен, то как к произвольному сборищу чужих, мало знакомых кумиров, в большинстве неславянских, от которых славяне «легко отказались» в 988 году и «быстро забыли». Достаточно было любого, самого мимолетного созвучия имени одного из этих Божеств и какого-нибудь иноземного словца – и это созвучие благожелательно принималось научной общественностью, как «объяснение». Никакой дальнейшей разработки вопроса от исследователя не требовалось. Так, профессор Е. Корш, обнаружив в албанском (!) языке словечко «перынди», громогласно заявил с вышины своего авторитета, что с этого момента о славянском происхождении Перуна «не может идти и речи». Версия о Семарьгле-Симурге была законным детищем этого не самого светлого периода в изучении славянского язычества, и, пожалуй, самым живучим – благо, что в отличие от того же «перынди» Симург было все же именем собственным, и притом существа, которое при известной вольности в терминологии можно было назвать богом.
В 1933 году под это, уже сформировавшееся мнение подвела базу знаток иранской мифологии К.Н. Тревер. Скрупулезно изучив корни образа Симурга, она указала на его глубинные индоарийские истоки. «Саена-Мрига» – «собако-птица» – описана ещё в священном писании древних персов-зороастрийцев, «Авесте» («Яшт», XIV, 41). Кроме чисто птичьего облика («Увидишь ты гору, главою до туч, / Там – птицу, чей облик суров и могуч./ Симургом зовут её. Полного сил, / Его бы с крылатой горой ты сравнил» – описывает это дивное существо персидский поэт Фирдоуси в «Шахнамэ»), это волшебное существо воплотилось для иранцев в облике «сенмурва» – существа с головою и лапами пса, крыльями орла и чешуей рыбы. «Саена – не единой природы, а о трёх естествах, трех образов».
Вот к этому существу, которому Единый Господь зороастрийцев, Ахура Мазда, поручил защиту ростков и посевов, более того – мифического «дерева всех семян», древа Жизни, от злых сил, и возвела К.Н. Тревер «родословную» самого загадочного из Богов 980 года. Пути заимствования славянами этого образа у иранцев она определила через северно-иранские племена кочевников – скифов и сарматов.
Особенно же подробно развил тему Семарьгла-Симурга Б.А. Рыбаков. Известный поисками скифо-славянских связей, ученый с большим воодушевлением поддержал идею Тревер, проиллюстрировав ее, с одной стороны, изображениями собак, «стерегущих всходы», на трипольских сосудах, а с другой – целым рядом изображений в прикладном искусстве Киевской Руси XI–XIII вв. существ, похожих на иранского «сенмурва» – с головою и лапами, похожими на собачьи, с крыльями, а иногда – и с чешуей на боках. Изображения эти академик находил на браслетах, ритуальных подвесках, височных украшениях-колтах, и даже на церковной утвари. Эти изображения окружали символы Солнца, Воды, растительности, сами они переплетались с корнями и стеблями, даже крылья и острые уши увенчивались проросшими ростками. Таким образом, роль Сенмурва-Симурга, как «защитника всходов» и земледельческого Божества, получала наглядное подтверждение.
Однако в этой реконструкции было немало спорных моментов и противоречий, делающих ее одной из самых слабых и уязвимых моментов фундаментального труда академика. Б.А. Рыбаков то возводил Семарьгла к Триполью и временам общих предков «индоиранцев, славян, греков и фракийцев», то объявлял скифским заимствованием, то находил его изображения на предметах XII–XIII столетий, то говорил, что именно в эти века Семарьгл, как «скифское заимствование», оказывается забыт, распадается в поучениях против язычества на неких Сима и Рыла, или Сима и Регла, и вытесняется Переплутом. В некоторых списках поучений против язычества Переплут действительно подменяет Семарьгла. Это божество Рыбаков отождествил, на основании реконструируемой им для Семарьгла функции земледельческого божества плодородия, созвучия имени и сходства обрядности с балтским Пергрубием, а далее отождествил с существами с птичьими телами и мужскими головами в колпаках, изображавшихся на тех же браслетах, что и «Семарьглы». Последним вопрос оказывается окончательно запутан – ибо о какой же «подмене» речь, если оба божества присутствуют на одном и том же изображении? Также Рыбаков сам отмечает, со ссылкой на Срезневского, что кумиром в древнерусском языке называли только человекоподобные изваяния, поэтому, конечно, изваяние «птицепса» не могло попасть в перечень летописных «кумиров». Сам он пытается объяснить это тем, что Семарьгл изображался в виде «рельефа» на «кумире Макоши», что есть, разумеется, совершенно произвольный домысел историка, никак не подкрепленный источниками. Более того, в дальнейшем он забывает об этом «рельефе» и отводит под кумир Семарьгла особую ямку на плане «киевского святилища». Возвращаясь к проблеме с изображениями «птицепсов», хотелось бы также задаться вопросом – если Семарьгл везде и всюду упоминается в единственном числе, то о каких же «Семарьглах», изображавшихся по две-три штуки на каком-нибудь браслете, может идти речь?
Из более поздних исследований, разделявших взгляд на Семарьгла, как вариацию иранского Симурга, отметим лингвиста В.Н. Топорова, выдвинувшего идею о заимствовании Симурга, этого иранского языческого персонажа у хазар, тюрок по языку и иудеев по вероисповеданию. В каких-либо дальнейших комментариях подобная идея, на мой взгляд, не нуждается. Интересен также подход М.А. Васильева, соединившего утверждение о скифо-сарматских истоках образа Семарьгла с неонорманистской догмой, запрещающей говорить о славянах ранее VI в., когда любые скифы и сарматы, конечно, давно сошли с исторической сцены.
В целом возражения к версии «Симург-Семарьгл» можно разделить на две группы. С одной стороны, остаются неясными пути, коими иранский персонаж попадает в славянскую среду. Дело в том, что, как и отмечает М.А. Васильев, «ни в одном из дошедших до нас источников по религии скифов и сармато-алан «Семаргл» не фигурирует, не отмечен он у потомков этих племен осетин», «из дошедших до нас источников ничего не известно и о «прообразе» Семаргла в мифологии скифов и сарматоалан, а также у их потомков осетин». Осетинская традиция Симурга не знает. В литературных сюжетах на том месте, где в иранском фольклоре и литературе фигурирует Симург, у осетин значится «пасконджи», восходящий к армянскому названию грифона «паскудж».