«Как она там? Надо к ней! Живи, живи, моя милая!» – Рябинин смотрел на село, беззвучно повторял ее имя. Но теперь оно пахло не яблоками, а гарью.
Из танковых пушек полыхнуло. Взрывы ударили в окраину села, словно кто-то огромными горстями черпал землю, швырял на крыши, рушил в траншею. За спиной Рябинина лязгнула пушка. Била вдоль улицы прямой наводкой. Ей вторила другая, скрытая в садах. Врытый в землю трофейный танк грохал, посылая снаряды над головой ополченцев. И уже летели из окопа кудрявые трассы гранат, стучали пулеметы, и Рябинин всадил длинную долбящую очередь в косолапый, переваливающийся с боку на бок танк.
Он отбивал армаду брони от села, от клумбы с «золотыми шарами», от корзины яблок, от цветка, лежащего среди ветхих страниц. Отбивал от своей ненаглядной, которая рыдала среди горящего села, и он, стреляя, не подпускал к ней танки и бэтээры.
Несколько танков на пшеничном поле горело. Один, охваченный пламенем, крутился на месте. Другой дымил, дергался, но не двигался с места.
Рябинин услышал, как сзади, на улице лязгнуло, треснуло. Колесо пушки, отломленное взрывом, падало из неба. Орудие завалилось, на земле, головами в разные стороны, лежали артиллеристы.
– «Гром», дайте огня! Они прорываются! – орал комбат и грозил кулаком, в котором был зажат пистолет.
Рябинин видел, как головной танк надвинулся на окоп, навис гусеницами, обваливая в траншею оползень. Завитуха кинул ему вслед какой-то черный комок, быть может, гранату. Но танк, невредимый, пошел в глубь села, ломая яблони. Еще один танк двигался вдоль окопа, работая пулеметом. Ополченец, поднявшись с гранатометом, рухнул, напоровшись на очередь.
Из путаницы кустов, задев и разрушив край дома, выкатил трофейный танк с красным флажком на башне. Голова танкиста, без шлема, с беззвучно кричащим ртом, виднелась в люке. Танк шел наперерез прорвавшейся машине. Разогнался и с лязгом ударил в борт. Стал карабкаться, скрежетал гусеницами, словно драл когтями, перегрызал железное горло. Взрыв колыхнул обе машины, и они распались, охваченные голубоватым пламенем.
Танки двигались по селу, рушили дома. Долбили пулеметы и рявкали пушки. Село шевелилось, бугрилось, превращалось в горы мусора, из которых появлялись лязгающие машины, неся на горбах крыши домов, расщепленные яблони.
С бэтээров сгружалась пехота. Солдаты в касках густой цепью шли на окоп. Рябинин бил из автомата, видел, как от его попадания солдат схватился за плечо и стал оседать. Перевел ствол на соседнего, но очередь хлестнула по брустверу, и он сполз в окоп. Сползая, видел, как над холмами появился край солнца.
Солдаты спрыгивали в траншею, схватывались с ополченцами в рукопашной.
Лавр орудовал штык-ножом. Поднырнул под грохочущий автомат, пырнул пехотинца, и тот стал валиться с раскрытым от боли ртом. Погружал очередь в Лавра, и оба они в обнимку рухнули на дно окопа.
Ромашка, расстреляв магазин, бил прикладом солдата, и тот с разбитым лицом отступал, заслонялся. Другой пехотинец вогнал очередь в спину Ромашки, и тот с изумлением пытался оглянуться и падал, обнимая ноги избитого им солдата.
Завитуха вертелся в окопе. Крутил ручным пулеметом, бил от живота, насаживая на огненную спицу прыгающих пехотинцев. И один, умирая, кинул в окоп гранату, оторвавшую у Завитухи руку.
Рябинин, оглушенный взрывом, слышал, как комбат хрипит в рацию:
– «Гром», я «Курок»! Они прорвались! Вызываю огонь на себя! «Гром»! «Гром»! Вызываю огонь на себя! – Комбат среди пуль и взрывов подобрался к знамени, старался выдернуть древко из мешков с землей. Рябинин видел, как подходят бэтээры. Из люков сыплются пехотинцы. Комбат не может выдрать древко из осевших мешков. Красное солнце встает над холмами. И внезапная, как мучительный порыв, предсмертная тоска, желанье сохранить в зрачках эти последние видения – солнце, подбитые в пшенице танки, изумленное неживое лицо Ромашки.
Рябинин содранными в кровь пальцами извлек из кармана мобильный телефон. Набрал домашний московский номер. Услышал голос матери:
– Коля, сынок, ты где?
– Меня убивают, мама! Прощай!
Тяжкий взрыв прилетевшего снаряда сотряс грунт, и Рябинин выронил телефон. Еще один взрыв харкнул огнем и обсыпал его землей. Это артдивизион откликнулся на призыв комбата и вел огонь по селу.
Комбат освободил древко знамени, колыхнул красным бархатом. Выхватил пистолет. Слепо взглянул на окоп:
– Мужики, вперед! За нашу советскую Родину! – И пошел, страшный, с лысым черепом, выпученными голубыми глазами, с рыжей косой бородой. В одной руке пистолет, в другой знамя. Полотнище тяжело колыхалось, и вслед за комбатом из окопа вылезали уцелевшие ополченцы. Шли, блестя штык-ножами. Артист с безумной улыбкой. Начштаба, держа в кулаке пистолет. Артиллерист, хромая, неся не стреляющий автомат.
Рябинин вылез из окопа и торопился за всеми, боясь отстать от знамени. Он шел без мыслей, желая одного – не отстать. Близкий взрыв колыхнул землю, приподнял его и унес туда, где вставало солнце.
Рябинин очнулся. Было темно, только ярко светилась узкая щель. Эта солнечная щель отражалась длинной полосой на шершавой стене. Он находился на бетонном полу, среди бетонных стен, под бетонным потолком. Голова гудела. Он ощупал ее и обнаружил, что из уха сочится кровь, застывает на шее сухой коростой. Вспомнил, как шел за красным знаменем, обредая воронку. Вспомнил лицо комбата с кричащим ртом. Бэтээр, из которого спрыгивали солдаты в касках. Черный ком взрыва, приподнявший его и швырнувший на солнце.
Теперь это солнце било в узкую щель бетонного каземата. Он ощупал карманы – ни телефона, ни фонаря, ни документов.
– Очухался? – услышал он близкий голос. – Значит, жить будешь, пока не расстреляют. – Это был голос Артиста, который лежал на полу. Его узкое лицо, окаймленное курчавой бородкой, проступало из тьмы. Длинные волосы, обычно собранные под косынкой, теперь, когда косынка исчезла, рассыпались до плеч. Но вокруг шеи по-прежнему был повязан розовый шарф, и в кармане камуфлированной рубахи виднелся край розового платочка. – А мы думали, что тебе хана.
Артист посмотрел туда, где лежал второй человек. И этим человеком оказался комбат Курок. Его лысый череп с рыжей бородой в сумерках казались валуном, опутанным желтой тиной.
– Ты бы лучше, Артист, еще раз разведал. Можем отсюда выбраться? – произнес Курок, и Рябинин слышал, с каким трудом давались ему слова.
– Нет, комбат. Отсюда не выйти. Разве что мухами стать и в щель улететь. А так невозможно.
Снаружи сквозь прорезь в стене раздавались неясные звуки. Голоса, стук металла, глухой рокот и лязг прокатившего танка. Кто-то близко прошел и раздраженно крикнул:
– А ты пошукай, побачь!
Рябинин, тоскуя, с беззвучным стоном, понял, что он в плену. Всех троих, оглушенных взрывом, захватили украинцы и поместили в этот бетонный каземат.