И хотя повсюду царила торжественная тишина, Элиен не удивлялся ничему. Это так просто и так понятно – город в пустыне! Зачем удивляться, если тебе просто хорошо? Зачем нарушать покой этих достойных людей неведомой расы, баловней судьбы, обладателей всех мыслимых совершенств? Сын Тремгора шел по широкой центральной улице, забыв об усталости, забыв о своем предназначении, забыв о Знаке.
Улица вывела его на площадь, где стоял круглый дворец, увенчанный куполом. Купол был крыт червленым золотом. Окна дворца – вытянутые вверх, стрельчатые, обрамленные барельефами – забраны цветными витражами, равных которым не знала Сармонтазара. Элиен подошел ближе и увидел.
Первый витраж – молодой воин в харренском панцире, который всегда легко узнается по вздернутым наплечникам, бьет мечом по голове странное создание… странное создание… не то человека, не то птицу. Второй витраж изображал все того же харренита, занятого сожжением какой-то тряпки. Под его ногами корчились в огне несколько крохотных человечков, набранных с филигранной точностью из стеклышек совсем крохотных, с ячменное зерно.
Тот же молодой человек был главным героем и третьего витража, на котором помимо него присутствовали старик, корова и стеклянный шар. Передать стеклянный шар на витраже столь выпукло и зримо – для этого требовалось особое искусство!
Молодой человек размахивал длинной морковкой, сохраняя вполне героическое выражение лица. Чувствовалось, что жизнь харренита-незнакомца была сплошной чередой героических деяний и он так привык к этому, что даже в самой прозаической обстановке держался в полном соответствии с Уложениями Айланга, то есть подобающим образом.
Элиен обходил дворец по кругу, завороженно разглядывая невиданные витражи и небывалые сцены. Кто он? Кто он, этот герой?
На четвертом витраже воин торжествовал над каким-то здоровенным мужчиной в доспехах стердогаста, на пятом – над целой грудой тел в доспехах стердогастов же, на шестом закалывал стрелой в шею страховидного старца с черными провалами вместо глаз.
Цветные стекла седьмого витража повествовали о расправе с такими же птицечеловеками, как и на первом витраже. На восьмом достохвальный герой пеленал сетью какое-то крылатое существо, на девятом едва не лобызался с огромной рогатой мордой, по которой катилась трогательная слеза.
На десятом герой был бронзовокож и, противоестественно вывернув руку с варанской секирой, рассекал надвое неприятного осьминога. На одиннадцатом общался со старым носатым человеком, а на двенадцатом…
На двенадцатом воин был наг и он был не один. Герой миловался с какой-то обнаженной особой, на руке которой красовался черный браслет. Сцена была передана весьма натуралистично, то есть, по меркам про-
свещенных народов, воплощала собой верх неприличия. Но Элиен по-прежнему не испытывал удивления, следовательно, Не испытывал он и стыда, ибо, как учит харренская мудрость, стыд есть лишь одна из тринадцати разновидностей удивления.
Молодая женщина, несмотря на то, что ее тело преподавалось зрителю холодным стеклом витражей, была прекраснее утренней зари, и вечерней зари, и ночной луны, и звезд, и солнца. Она была похожа на олененка, принявшего обличье самой прекрасной девы на земле лишь ради того, чтобы сойтись с могучим харренитом.
Элиен знал, что воин на витраже счастлив от каждого прикосновения к ее атласной коже, и он знал также, что испытал бы неземное наслаждение от одного взгляда на эту деву вживе. Сын Тремгора бросился к витражу, припал на одно колено и поцеловал ее смуглую стройную ногу.
И Дева воплотилась. Она словно бы вытекла из стекла, налилась плотью и кровью и опустила свою резную стопу на синие мозаичные плиты площади.
– Привет тебе, о воин, пробудившийся для страсти!
Ее голос звучал призывнее харренских боевых труб, чище аспадской флейты о трех отверстиях, слаще златого звона сокровищниц ре-тарского престола.
– Ты голоден, воин, ты очень голоден, – продолжала она, касаясь ладонью колкой бороды Элиена, отпущенной им с начала перехода через Легередан.
У Элиена перехватило дыхание. Он мог только утвердительно кивнуть.
– Идем.
И она повела Элиена, а он пошел за ней.
Сын Тремгора не слышал, как шипит и возмущается раковина.
Он не услышал, как тревожно зазвенел меч Эллата и как умолкла древняя харренская сталь, стоило им переступить порог дворца.
Он не видел, как налилась багровым свечением Тиара Лутайров и вновь стала чернее ночи, как только они оказались внутри.
* * *
Дворец был устроен очень просто. Одна резная дверь, набранная из костяных пластинок какой-то исполинской диковинной рыбы. Одна необъятная кровать в центре дворца, в точности под вершиной купола. И множество столиков с напитками, яствами, благовониями. И купальня с мозаичным полом. И безмолвные служанки, которые, стоило Элиену войти, принялись разоблачать его, умащать амидой, подносить вино, завлекать в купальню и массировать окаменевшие от усталости и непрестанного напряжения мышцы.
Элиен отдался во власть шелковистых ладоней и парил в благоуханных водах, забыв счет времени, забыв слова, забыв имена странам и имя себе, растворившись, растворившись, растворившись…
…Он целовал упругие и вместе с тем бесконечно податливые груди, и Гаэт прижимала его голову к себе, будто хотела быть поглощенной им без остатка…
…Он входил в нее, как медленноструйный Орис входит в море Фахо, и возвращался, как уходит вода из южных гаваней в пору отлива…
…Он был ее властелином, а она – его послушной рабой, и их взаимная страсть столь долго не знала насыщения, что за стенами дворца день трижды успел смениться ночью, а ночь – днем, но ласки все не прекращались…
* * *
Гаэт поднесла Элиену чашу, наполненную до краев. – Прежде говорили наши тела, теперь пришло время устам.
– Ты права, Похитившая Мое Сердце.
– Да, воин, похитившая и позволившая взамен похитить свое. Ведомо ли тебе, где ты находишься, и знаешь ли ты, каково твое назначение?
– Нет, Властительница Моих Дум, ибо я рожден небытием три дня назад и нет мне имени.
– Так знай же, воин, что теперь ты пребываешь в гостях у меня, царицу Города Вечного Лета, а не я у тебя, как то бывало раньше. Знай же, что истинное твое назначение – любовь и счастье, столь же вечные, как и наш Город. Забудь свое имя, я дам тебе новое – Ималдиал… Ты знаешь, что оно означает?
– Мне ведомо твое наречие, хотя я и не знаю откуда. Ималдиал означает Покоренный Браслетом. – Элиен улыбнулся.
– Мое наречие ведомо каждому, ибо оно есть наречие любви.
С этими словами Гаэт поцеловала Элиена в губы. Ее коготки легонько царапнули его грудь. Наваждение неги продолжалось.
* * *
Элиен спал. Дворец был залит неярким зеленоватым светом, который вкупе с ароматными благовониями источали светильники.