Book.

— Так, Макс, а дальше?

— Что дальше? — не понял я.

— Что было дальше с голубой настойкой?

— Ну папа удивился — он же не знал, как действует этот сок. Он просто стоял у нас в лаборатории. Голубой сок, а не папа. Папы вообще в тот день не было дома.

— Не надо подробностей! — взмолился господин Мельхиор. — Значит, сок стоял в лаборатории на… как её там… на Кленовой аллее? Да, точно, в нашей лаборатории на Кленовой, а что потом?

— Нет. Папина лаборатория — у нас в аптеке, в Львином переулке, — сказал я.

От этих подробностей он закатил глаза и, лопаясь от нетерпения, спросил:

— А потом? Потом?!

Тогда я решил рассказывать побыстрее.

— Я нечаянно уронил бутыль, и Белло стал лакать эту гадость…

— Гадость? Ты всё-таки выбирай выражения. Это же гениальное средство для превращений, — сказал господин Мельхиор.

Значит, он всё ещё гордился своим изобретением, хоть сначала и не хотел признаваться.

— Белло стал лакать гениальное средство для превращений, — поправился я. — И стал человеком, господином Белло. Мы с папой его воспитали.

Белло решительно кивнул.

— Но сейчас-то перед нами явно пёс, а не человек, — сказал господин Мельхиор. — Так что всё это ерунда!

— Да нет, вы просто не знаете, потому что вы сразу уехали от прадедушки, — поспешил объяснить я. — Действие средства со временем ослабевает. И тогда человек превращается обратно в собаку. Но эта собака, в которую он превращается, понимает всё, что мы говорим. Только сама не говорит.

Белло кивнул.

— Похоже, он и правда понимает каждое слово. Примечательно. Очень примечательный феномен. После обратного превращения в собаку в некоторой степени сохраняется человеческий интеллект. В своё время я и представить себе не мог, — пробормотал господин Мельхиор. В нём явно проснулся прежний исследовательский дух. — Значит, вы его воспитали?

— Да, он научился одеваться, носить обувь, он умел правильно есть, разговаривать с людьми…

— С людьми? — так и замер господин Мельхиор. — То есть пёс Белло мог по-настоящему разговаривать, как человек?

Белло возразил громким лаем — два раза.

И я поправил господина Мельхиора:

— Вы хотели сказать, Белло-человек мог разговаривать.

— А я так и сказал. — Потом он уточнил: — Сразу после превращения? Наверно, ему пришлось сначала учиться разговаривать, как ребёнку?

Белло помотал лохматой головой несколько раз.

— Сразу же умел говорить? С ума сойти! Никогда бы не подумал! — У господина Мельхиора заблестели глаза. — Надо немедленно записать.

Он привстал, порылся в бумажной горе и вынул один листок, который оказался весь исписан мелкими буквами и покрыт чертежами. Мельхиор пробежал их глазами, кивнул, перевернул лист и, видимо, хотел записать что-то на чистой стороне, потому что на ощупь поискал нагрудный карман на пятнистом халате.

— Где же у меня ручка? Сегодня утром вроде сунул в карман, — бормотал он. — Давно уже не могу найти. Приходится писать спичками.

Он продемонстрировал мне письменный стол. Сверху лежал лист, исписанный крупными светло-коричневыми цифрами — они уже немного осыпались. Рядом лежало несколько спичек с чёрными горелыми головками.

— Из любого положения надо уметь находить выход, — с гордостью заметил он.

— У вас халат надет задом наперёд, — сказал я. — Можно я посмотрю, нет ли ручки в нагрудном кармане?

— А я-то удивлялся, чего он не застёгивается? — пробормотал господин Мельхиор. — Задумался о чём-то совершенно другом. Тогда достань мне, пожалуйста, ручку из нагрудного… точнее сказать, из наспинного кармана.

Я обошёл господина Мельхиора, сидевшего на кипе бумаги. И правда, на спине — на бывшей передней стороне халата — в маленьком кармане торчала шариковая ручка.

Господин Мельхиор взял протянутую ручку, поблагодарил меня, записал на листе большими буквами «Языковая деятельность!!!», потом встал, положил листок на бумажную гору, сверху сел сам и сказал:

— Да уж, средство я тогда изобрёл гениальное! Вообще, у меня была такая голова, надо тебе сказать… Лучшие годы изобретателя — от восемнадцати до двадцати восьми. Всё, что потом приходило в голову, — чего уж там… Качественно, но не гениально.

— А вы могли бы ещё раз изобрести ваше гениальное средство? — спросил я. — У вас остался рецепт?

— Мельхиору Лихтблау рецепты ни к чему, — сказал он, — всё на своём месте, — и он указал на лоб.

— А вы не могли бы написать мне рецепт? — попросил я. — Тогда мой папа приготовит средство у нас в аптеке и даст его Белло. И он тогда наконец опять станет господином Белло и останется человеком.

— А зачем это надо? Твой Белло и так прекрасный пёс. Такой ухоженный. Зачем ему обязательно становиться человеком?

— Потому что Белло-человек был моим лучшим другом и мы могли болтать с ним о чём угодно. Потому что он жил у меня в комнате и смешно выговаривал слова. Потому что… — я пытался вспомнить, почему ещё. — Потому что… потому что Белло сам хочет опять превратиться в человека. Теперь он понял, как здорово, когда можно разговаривать и всё рассказывать другу Белло кивнул, потом положил переднюю лапу Мельхиору на колени и уставился на него карими собачьими глазами.

Тут уж даже господин Мельхиор не смог устоять. Он сунул в ухо указательный палец и задумался. Как потом оказалось, он всегда засовывал палец в ухо, когда надо было особенно крепко раскинуть мозгами. В итоге он произнёс:

— Хм, — а потом добавил ещё три раза: — Хм, хм, хм!

Мы с Белло напряжённо ждали.

— Может быть, я и правда зря не записал тот рецепт. Память, похоже, подводит, — наконец произнёс он, вынув палец из уха. — Прошло ведь лет шестьдесят, не меньше. Неудивительно, что возникают известные трудности. Ты, например, можешь вспомнить, где был шестьдесят лет назад? Ну да, тебе и шестидесяти-то нет.

— Так, значит… Неужели вы забыли, как смешали голубое средство? — спросил я.

— Да нет, такое не забывается, — мечтательно протянул он. — Мне было восемнадцать, я работал в полную силу. Ночь. Полнолуние. Я всыпал ингредиенты в медный котёл и быстро нагрел. Жидкость забурлила — и вдруг изменила цвет. Вместо светлого ультрамарина приобрела густой кобальтовый колер. Но самое интересное, что новый цвет сохранился и после того, как жидкость остыла. Крайне любопытный случай, ты не находишь?

— Да, конечно, — сказал я, — а что это за известные трудности, о которых вы говорили?

— Состав! Состав! Увы, я не помню, из чего я составил свою тинктуру.