У Стагевда еще оставались силы, и немалые – вся вторая линия из пяти десятков свежих файелантов. Кроме того, тринадцать кораблей столкнулись при неловких попытках отвернуть от горящих кораблей первой линии, но серьезных повреждений они не имели и тоже чего-то да стоили.
Стагевд, быть может, сумел бы использовать свое численное преимущество, чтобы восстановить положение, но, как и предсказывал Ганфала еще в Молочной Котловине, в сердца Гамелинов вошел страх. Они больше не имели воли противостоять флоту Хранящих Верность. Однако главным было не это.
Когда Стагевд, нервно постукивая побелевшими костяшками пальцев по перилам капитанского мостика, лихорадочно тщился принять какое-либо решение, на палубу «Черного Лебедя» ступила величественная фигура в белом облачении. Это был Рыбий Пастырь.
Стальной полумесяц на посохе Ганфалы неистовствовал ослепительной молнией. Палубу кровавили рассеченные тела Гамелинов – Ганфала разил без промаха. И если раньше Гамелины еще кое-как сдерживали натиск Орнумхониоров подле носовой мачты, то теперь они быстро откатывались назад. Никто не мог устоять перед мертвящим блеском посоха. Никто, кроме Стагевда.
Хозяин Дома Гамелинов чувствовал, что его тело пробито насквозь, и эта рана сильнее любой, какую может нанести смертный человек при помощи железа. Еще ночью древнее могущество начало капля за каплей покидать измененные магией органы и члены, и если вчера Стагевд был уверен в своем превосходстве над Ганфалой, то сегодня он уже ничего не знал наверняка, ни в чем не был уверен. Но его люди, его Дом и еще четыре благоразумных Дома Алустрала вверились ему во имя спасения Синевы, и он не может сейчас отступить назад.
Стагевд поцеловал перстень Хозяина Гамелинов. Железная полумаска опустилась на словно бы высеченное из красного камня лицо. Она закрыла его подбородок, губы, нос вплоть до переносицы. Пальцы Стагевда сомкнулись на рукоятях мечей, торчащих у него из-за спины. Он обнажил клинки и, собрав все, что оставалось в нем от прежней силы, спрыгнул на палубу.
– Ганфала, пес Хуммеров! Не со мной ли ты ищешь встречи?!
– С тобой, убийца дев, пожиратель людей, червь, источивший Империю! – охотно отозвался Ганфала, тупым концом посоха отправляя за борт докучавшего ему воина с лебедями черненого серебра на бронзовом нагруднике.
– Оставь моих людей в покое, тюремщик Равновесия! – гаркнул Стагевд и, ловко подцепив за замкнутую гарду бесхозный кинжал, воткнутый в доски палубы, метнул его в Ганфалу, подправляя сталь утверждающим в пути заклинанием.
– Иэйя! – согласился Ганфала.
Кинжал, не долетев ровно двух ладоней до его лица, воткнулся в подставленную вполне вовремя рукоять посоха. Ганфала играючи прокрутил посох в своих длинных паучьих пальцах, и сталь, вырвавшись из цепких объятий расщепленного дерева, вернулась Стагевду. Но уже ослепительным потоком раскаленных серебристых капель.
Плоть Стагевда разминулась с ними в одну пядь. Неласковый дождь достался кормчему «Черного Лебедя». Тот упал на палубу – обугленный, скрючившийся, мертвый.
Воины враждующих Домов поспешно очищали палубу, на которой предстояло сойтись двум величайшим магам Алустрала. Там, где, быть может, предстоит измениться самому естеству мироздания, не место непосвященным.
Они ушли вовремя. Стоило последнему Орнумхониору отступить на «Голубой Полумесяц», как палуба за спиной Ганфалы вздыбилась устрашающей древесной волной.
Стагевду были знакомы излюбленные ухватки Рыбьего Пастыря и поэтому он не стал медлить. В несколько нечеловеческих прыжков Стагевд приблизился к Ганфале на расстояние прямого удара. Никто не мог сказать, в какой момент черные одежды Стагевда упали долу и сверкнул, приветствуя солнце, его зеркальный нагрудник.
В последнем прыжке Стагевд приземлился на колено. В тот же момент один клинок Стагевда вонзился в левую ступню Ганфалы, тем самым пригвоздив Рыбьего Пастыря к палубе, а второй – оскользнулся о стальной полумесяц на посохе Ганфалы. Если бы Рыбий Пастырь не сумел отразить смертельный удар, направленный ему в грудь, он был бы уже мертв, ибо магия его одежд, поглощающих стрелы, была бессильна против заклятого Хозяевами Гамелинов железа.
– Узри свою подлинную суть и устрашись, Ганфала! – проревел Стагевд.
В нагруднике отразилось сотканное из мертвенно-бледных, зеленоватых, голубых и телесно-розовых нитей тело Ганфалы. Этого не мог видеть никто, кроме самого Надзирающего над Равновесием.
То, что он увидел, было порождено высшей ступенью Пути Стали. То, что он увидел, было страшнее заклятого железа. Вихрь Пустоты, которым питался и жил он сам, Ганфала, отразился в зерцале Стагевда и обрушился на него, вырывая клочья плоти, опустошая жилы, раздирая легкие. Ганфала со стоном упал навзничь, безвозвратно калеча ступню о беспощадный клинок Стагевда.
Но уже падая, он смог безошибочно направить свой посох. Два отточенных рога вошли в зерцало Стагевда, тотчас же брызнувшее тысячью жалящих осколков.
Все случившееся случилось быстрее, чем ребенок успел бы трижды хлопнуть в ладоши.
Никто из Гамелинов не знал, во что это обошлось Стагевду. Они видели лишь падение Ганфалы и видели, как, пошатываясь, над палубой поднялся в полный рост Хозяин их Дома.
Он выдернул застрявший в палубе меч. Два клинка согласной парой вознеслись над поверженным Ганфалой, чтобы довершить начатое. Но теперь Стагевд был слаб и немощен, как седой старик у края могилы. Последнее, на что ему достало сил, – отвратить от себя осколки зерцала. Этому он отдал последние капли из надтреснутого сосуда своих внетелесных покровов. Незримая нить между Стагевдом и Харманой была оборвана. Теперь ему негде было восполнить утраченные магические силы.
Стагевд стоял, пошатываясь, над поверженным Ганфалой. К победе над Рыбьим Пастырем он шел долгие годы, но теперь в его душе не было места для радости победителя. Стагевд не узнавал человека, лежащего перед ним, и не понимал, почему дымятся доски вокруг головы этого оливковокожего незнакомца. Стагевд оглянулся.
Ликующие крики Гамелинов стихли. Они увидели глаза Хозяина Дома Гамелинов – лишенные проблесков рассудка, пустые.
Над проливом Олк время прервало свой бег. Воцарилось полное равновесие.
4
На низком столике возле ложа Герфегест обнаружил сытный завтрак: паштет из молодых креветок с толчеными миндальными орехами и молоком дельфина, печень тунца, запеченная в сыре с базиликом и корицей, маринованная актиния под шубой из проса и мелко нарезанного инжира, острый вишневый соус… Деликатесы Алустрала! Но он не притронулся к еде. Плевать ему было на разносолы.
На ковре, разложенном за порогом смежной комнаты, он обнаружил свои вещи.
Змеи-веревки лежали, свернувшись аккуратными клубками. Лук и колчан со стрелами покоились в центре композиции, словно брат и сестра. Духовое ружье служило случайной диагональю. «Кошки». Веревочная лестница со стальными зацепами на концах. «Лапа снежного кота» – она так и не пригодилась – отвечала четвертому эстетическому принципу алустральского предметного натюрморта: корари, хаос, оттеняющий и уравновешивающий общую гармонию. Пустой цилиндрик для отравленных игл. Меч и ножны на специальной подставке из черного дерева – последняя была забродной гостьей, с такой тяжестью, разумеется, ночные убийцы не таскаются даже в Алустрале. Ларец с ядами…