— Не зря.
— Даете слово, что вы искренни?
— Даю слово.
— Не расстраивайтесь, Дмитрий Павлович. Не всем быть Иоаннами Богословами и Парацельсами. Это необходимо понять. Заучить, — он коснулся смуглым пальцем кончика носа, — на носу своем зарубить. Не зря, не зряяприехал, — повторил он. — Скала. Не зря. Ну а теперь мне пора. Мои полчаса на исходе. Так зарубите на своем носу?
— Зарублю.
Теперь генерал был похож на грозного льва, который, на радость путешественника, оказался сытым — сытым до отвала, лежащим в тени невысокого дерева. Лишь только хвост льва и дрогнул при появлении робкого чужака, да ухо повело в сторону.
— Я даже пожму вам на прощание руку. — Он улыбнулся и потянулся к Савинову. — Проверю, как крепко ваше рукопожатие. — Глаза его очень знакомо и предостерегающе сверкнули. — Ну же?!
Дмитрий Павлович вздрогнул — рука генерала была горячей и цепкой, точно клешня. Савинов мог бы поклясться, что помнил эту руку, помнил ее силу и хватку, с которыми не поспоришь, и огонь, заключенный в этой руке.
— Можете идти, Дмитрий Павлович. И помните: второго раза я вам не прощу. Оступитесь — пеняйте на себя. Проглочу с потрохами. — Глаза его, несмотря на всю черноту, вдруг стали отчаянно ледяными. — Речь человеческую забудете. Как собачка залаете. За решеткой. Всего наилучшего. Привет комсомолу!
В секретарской девушка даже побоялась поднять на Савинова глаза. Да он и сам постарался тенью выскользнуть из редакции.
«Дурак! — глядя в окно тамбура на убегающий назад ясный осенний пейзаж, отхлебывая из фляжки коньяк, думал Савинов. — Трижды дурак!» Как быстро его завернули — в мгновение ока! Он до сих пор трепетал от одного воспоминания о случившемся. Не от позора трепетал, нет! И не от собственной беспомощности перед этим человеком-скорпионом. Генеральская хватка была смертельной, одной порции его яда хватило бы на тысячу опрометчивых слабаков! Оттого терялся и трепетал Дмитрий Савинов, что так быстро поставили его на место. И прочно поставили! Найти другую лазейку — самую потаенную! — он бы уже никогда не решился. Было понятно: на выходе из той лазейки его бы ожидал этот же человек — с лицом Принца, но только в военном мундире и при генеральских погонах, да со шрамом на рельефной смуглой скуле.
«Но если надумаете стать пророком, вершителем человеческих судеб, поломаете всю игру, — вновь услышал Савинов знакомый голос. — Ничего не получите! Свое навсегда упустите…»
Оставалось смириться. Как он смирился, поняв, что не быть ему великим художником. И невеликим не быть. Оставалось идти однажды выбранным путем. Куда более скромным — да. Но главное — надежным, предначертанным! Где знаком каждый камешек, кустик, травинка. Только не ленись — иди!
Неожиданно Савинову стало легко. Точно крылья за спиной выросли. Небольшие такие крылышки. И впрямь, зачем рисковать жизнью?
«Я, уважаемый Дмитрий Павлович, вижу вас в дорогом смокинге, с астрой в петличке, окруженного богатыми людьми и прекрасными женщинами…»
Так, кажется, говорил ему Принц?..
Куда же его понесло?! Росли крылья за спиной Дмитрия Савинова — росли стремительно! Спасибо генералу: добра он желал ему, бестолковому! Заботился о нем!
Возделывай, глупый, свой сад и радуйся жизни!..
— Наш сам не свой, — утром, когда он пришел на работу, сказала ему секретарша, — как бешеный. Грозится всех уволить. — Она говорила скороговоркой. — Ужас какой-то.
— Что случилось-то?
— Не знаю. Но что-то случилось. Тебя обязательно позовет.
— Подожду, — пожал плечами Савинов.
Зайдя в кабинет, он прислонился спиной к стене, закрыл глаза. Где-то очень высоко дрогнула снежная вершина, и вот целые склоны снега и льда, готовые подмять под себя самых неосмотрительных, двигались вниз…
Уже год Савинов работал третьим секретарем, но в городском комитете. Пешки уходили в дамки, уступая место другим идти к победной черте. Он знал: так было всегда и так всегда будет с теми, кто умен и осторожен. А главное — нужен своим, подчас беспечным руководителям. Кузина повысили. Время перемен оживило номенклатурный лагерь. Вторым после Шебуева встать на одну с ним лыжню удалось Савинову.
«Ты мне в городе понадобишься, — объяснил ему Кузин. — Первым в районе другого оставят. А ты — со мной».
Савинов произносил речи, боролся с идейно отсталыми людьми. Беззлобно, с присущим ему чувством юмора. Дела шли как по маслу. Все ладилось. Да и что могло не заладиться в накатанной за десятилетия до блеска работе? Взять палача или ассенизатора: отработал свое, пришел домой, умылся, расслабился. В кармане — получка. Вот и у него также. И черт с ним, с серым костюмчиком! Среди своих он считался пижоном. Женская половина идеологического коллектива смотрела на него как на лакомый кусочек.
Едва Савинов отошел от дверей и сел в свое кресло, как зазвонил телефон. Он даже вздрогнул. Звонок был особенно нервным, пронзительным.
— Зайди ко мне, быстро. Только ни с кем по дороге не говори. Понял?
Это был Кузин.
— Подойди, — бледный, напуганный, сказал он Савинову, когда тот, закрыв за собой дверь, переступил порог его кабинета. И тут же отдал приказ секретарше: — Никого ко мне не пускать. Даже Шебуева. Отговорись. Как? Да по хрену — как!.. Взгляни, — он вытащил из верхнего ящика стола пачку фотографий, бросил на стол.
Савинов взял несколько из них. Там, в актовом зале, прямо на столе была запечатлена пара. Николай Шебуев и юная девица. Юбка у нее была завернута, руки Шебуева лапали девушку за голые ляжки. При этом целовались они взасос.
— Круто?
— Круто.
— И все это, как ты видишь, на фоне Владимира Ильича, — мрачно проговорил Кузин, — в актовом зале Политехнического института.
— Может, фотомонтаж? — предположил Савинов.
— Да какой тут к черту фотомонтаж?! — взорвался Кузин. — Все как на ладони! — Он тяжело выдохнул. — А знаешь, кто мне дал эти фотографии?
— Без понятия.
— Иван Иванович Дыбенко.
— Ого!
— Вот именно — «ого!». А знаешь, как эта порнуха попала к нему?
Савинов пожал плечами: мол, откуда же мне знать?
— По почте. Заказным. Это что ж, мол, такое происходит в твоем доме, спросил меня Иван Иванович? — Кузин утвердительно и нервно качал головой в такт каждому произнесенному слову. — И в харю мне этими фотками, в харю! Как медведь ревел. Я едва в штаны не наделал. Как же ты мог, говорит, сукин сын, распустить так своих козлов? Куда смотрел? О чем, твою мать, думал, когда набирал штат? Твоим уродам в порнухе бы сниматься, на Западе, а не заветы партии выполнять на родине Ильича! И он прав, Дима, прав… А чего ты улыбаешься?