Даже мгновения — все должно было совпасть!..
Савинов вышел из машины; жадно глядя на окна — в солнечный день темные, кого-то скрывавшие, — направился к дверям кафе… Войдя, он обернулся на зал, залитый летним солнцем, — так, мимолетом, едва ли что сумев рассмотреть. Вот и барная стойка. Он забрался на табурет, заказал сухой мартини. И только потом, получив заказ, разом обернулся и забегал глазами по залу. А нужно было всего лишь посмотреть на столик, где он когда-то увидел ее. И вот тогда у Дмитрия Павловича Савинова отлегло от сердца. И все разом встало на свои места. Или почти разом.
Она сидела у самого окна и читала. Все было так, как уже однажды случилось. Она открывала ему профиль. Короткое белое платье в красный горошек, незатейливое, мягко облегающее бедра, колени; темные, чуть вьющиеся волосы на открытых загорелых плечах. Она сидела, точно в библиотеке, подперев голову кулачком. Это было прекрасно и трогательно одновременно. Перед ней стояла чашечка с мороженым и кофе.
Савинов знал: остатки мороженого растаяли, потому что она забыла о нем, зачиталась. Перед ней — томик Элюара. Ей грозили экзамены. А она просто взяла и увлеклась; не ограничившись несколькими стихотворениями, а проглатывая их одно за другим, дойдя до середины маленького тома.
Отставив мартини, он сполз с табурета и направился к девушке. «Так робеть перед собственной женой, — думал он, — это надо еще суметь…»
— Извините, пожалуйста, — проговорил он, стоя над ней, как произведение искусства, с дорогой стрижкой, надушенный, в свободном летнем костюме, с тяжелым перстнем на мизинце.
— Да? — она поднимала глаза все выше, улыбаясь немного несмело.
Он сощурил глаза:
— Это… Элюар?
— Да, — ответила она. И немного смущенно улыбнулась: — Вы… любите Элюара?
— Можно, я к вам подсяду? — спросил он. — Сейчас так мало людей, которые ценят поэзию, я бы сказал — такие люди просто редкость.
Девушка покраснела, улыбнулась:
— Здорово это у вас получается…
— Что?
— Зубы заговаривать студенткам.
Усаживаясь напротив, он улыбнулся: да, она вот такая. Всегда найдет, что ответить. Но ведь не маленькая, не дурочка. Даром что на пятом курсе. Ей уже двадцать пять. Когда-то она училась в институте культуры, на библиотечном, потом бросила его. Надоело. Решила стать преподавателем литературы. Поступила в университет.
Но об этом она еще расскажет. А сейчас подарок для любимой женщины, для жены, от всего сердца.
— «Зачем нам жизнь, — улыбнулся он, — коль порознь идти? И в каждом новом дне я не увижу смысла…»
Этой строфы не было на раскрытых страницах томика. Девушка даже заглянула мельком в книгу, чтобы проверить. Поймав ее взгляд, Савинов пожал плечами:
— Извинения с радостью принимаются.
— Как вы великодушны! Не обижайтесь, — все-таки попыталась оправдаться она. — Я совсем не хотела вас обидеть. Мне тоже очень приятно, что рядом со мной сидит человек, который знает поэзию. Да еще такой… интересный на вид.
— Благодарю вас, — кивнул он. — А что с вашим мороженым? Оно растаяло…
Девушка встрепенулась:
— Верно, осталась одна лужа.
— А если я нам закажу по порции, не откажетесь?
Она покачала головой:
— Нет.
— И кофе?
Девушка кивнула:
— И кофе.
— А как на счет легкого вина?
Девушка обдумывала предложение недолго, махнула рукой:
— Ах, давайте. Угостить студентку — святое дело.
Савинов отыскал глазами барменшу, молодую женщину, щелкнул пальцами. Та подошла очень быстро.
— «Дон Периньон», красавица, — с невозмутимым лицом проговорил он.
— Что? — переспросила барменша.
— Год безразличен.
Барменша и девушка обе не сводили с него глаз. Только последняя, кажется, готова была вот-вот рассмеяться.
— «Периньона» нету, — сухо ответила барменша. — Меню принести?
Он разочарованно вздохнул:
— Нет, не стоит. Ограничимся обычным шампанским.
Савинов сделал заказ, прибавил к выбранному фрукты, коньяк для себя, шоколад, пирожные. Когда барменша отошла, девушка улыбнулась ему:
— Я оценила ваше чувство юмора. С долей здорового цинизма. Надеюсь, вы не сноб?
— Что вы, — нахмурился Савинов, — могу запросто выпить с бомжами на троих в первой подворотне.
— Понятно, — кивнула она, — вы — демократ.
Савинов рассмеялся.
— И еще транжир, — когда заказ был доставлен, разглядывая стол, проговорила девушка и взяла яблоко. — Но мне это нравится. Забота всегда приятна… Кстати, мы так с вами и не познакомились. Меня зовут Рита.
Он едва было не сказал: «Знаю». Да что там, за время этого короткого диалога он уже сто раз хотел назвать ее по имени. Еще он хотел назвать ее «любимой», как часто называл раньше, и едва сдержался, чтобы не проговориться. Не выдать себя. Пусть даже взглядом… Представляться собственной жене?
— Дима, — проговорил он.
Получилось.
— Дима… — задумчиво, с расстановкой, повторила она. — Я знаю, кого вы мне напоминаете, Дима.
— Кого же?
— Монте-Кристо.
— Почему?
— У вас именно такое выражение лица, как у Монте-Кристо. Как бы вы это не скрывали. Только вот почему я — Мерседес, это мне пока еще непонятно.
Значит, взгляд все-таки его выдал…
— Вы очень красивы, Рита, может быть, поэтому?
Откусив яблоко, она пожала плечами:
— Может быть… А я вправду так красива?
Он деловито кивнул:
— Честное слово.
Девушка вздохнула:
— Фруктами угощаете, шампанским поите. Приятные вещи говорите. Какое хорошее начало… — Она улыбнулась собственной выдумке: — Может быть, вы об этом знаете, Дима: в средневековой литературе было такое правило: в комедии все начиналось плохо, а заканчивалось хорошо, а вот в трагедии наоборот: начиналось все хорошо, а заканчивалось… сами понимаете: трагично. Простите, по-моему, я глупость сказала… Мы ж не в Средневековье, правда? И тем более, не персонажи пьесы…
— И слава Богу, — вздохнул ее собеседник.
В последнем он как раз уверен и не был!.. Савинов смотрел на ее загорелые плечи, на шею с тонкой золотой цепочкой, изящной волной перетекавшей по ключицам; на пальцы и ярко-красный маникюр (под губы), так шедший ко всему ее облику — яркому, насыщенному; на эти вьющиеся темные волосы, настоящую гриву, на колечки-локоны у висков и две рубиновые капли в мочках ушей; на одну из бретелек, сейчас чуть соскользнувшую с плеча… Господи, он знал ее — знал необыкновенно хорошо! Всю. До последней родинки. Он бы смог перечислить их все. Наизусть. На груди и на животе, в каждом, самом потаенном уголке ее тела. Потому что он любил каждую из них. Боготворил. Он знал, как она пахнет, все ее ароматы — в постели, в ванной, или когда она касалась его плеча где-нибудь в такси.