– Милая, как я тебе сочувствую! – сказала я. – Хочешь, возьмем напрокат кассету и купим мороженого?
Клэр смерила меня презрительным взглядом и опять повернулась к зеркалу. Я поняла, что она красит губы в тон своему наряду.
– С ума сошла? – хмыкнула она. – Еще скажи – платье выкинуть. Я иду веселиться.
– Ты уверена? – Мне не хотелось, чтобы моя красавица-дочь шла в бальном платье на школьную дискотеку, где все будут над ней смеяться. – Хочешь, я пойду с тобой?
– Мама! – Она мазанула помадой мне по щеке. – Не сходи с ума. Да кому нужен этот Роб Ричардс? У меня с геранью больше общих тем для разговоров!
И она как ни в чем ни бывало отправилась веселиться – или, во всяком случае, делать вид. Конечно, у нее все получилось. Я в этом не сомневаюсь. Лишь позднее, придя с вечеринки, моя дочь закрылась в спальне и долго плакала. Я ждала почти до двух часов ночи, прежде чем заглянуть к ней. Как ни странно, она меня не прогнала.
– Слезы – это хорошо, – сказала я. – Не стесняйся плакать.
– Главное, что их никто не увидел, – ответила Клэр. – Главное, эти дураки не подумали, будто мне есть до них дело.
Мама идет в супермаркет; приходится взять с собой и меня с Эстер. И вот мы с дочкой, взявшись за руки, ждем, когда нам обеим застегнут теплые куртки. До чего загадочная штука – застежка-«молния». Многие годы с ней все было просто: вжик – и готово. А теперь она превратилась в чудо механики, которое я не в состоянии ни осмыслить, ни объяснить. То же и с воротцами, которые появились в доме у основания лестницы – наверное, чтобы я не ходила на верхний этаж. Мы с Эстер так и не научились их отпирать, хотя пробовали – для конспирации включали на полную громкость «Свинку Пеппу», пока мама занималась делами на кухне. Сперва нас очень раздражало это попрание гражданских свобод; потом мы догадались, что отпирать воротца необязательно: можно их перелезть. Один-ноль в нашу пользу.
С тех пор как полицейский привел нас домой, я, чтобы не забыть, снова и снова повторяла про себя историю о телефонном звонке. Я теперь не уверена, что это было на самом деле… может, я все сочинила? Так или иначе, нужно рискнуть. Пойти к полудню в библиотеку и встретиться с мужчиной, который… Не знаю, почему меня так тянет его увидеть. Наверное, потому, что я его помню – достаточно ясно, чтобы о нем думать. Я помню о Райане, который разговаривает со мной так, будто я – это я.
Мама ужасно недовольна тем, что приходится брать нас в супермаркет.
Когда-то все покупки были на мне. Я любила проводить в магазине субботнее утро, пока Грэг и Эстер валялись в постели и смотрели телевизор. Когда я бродила между рядов, толкая перед собой штуку на колесах, все тревоги отступали на задний план. Я точно не помню, когда меня освободили от этой работы, но знаю, что в тот последний раз вернулась из магазина с четырнадцатью бутылками вина и в твердой уверенности: у нас будет вечеринка. Грэг очень смеялся. Он привык думать, что я такая веселая и внезапная. Я и сама привыкла так думать, но уже не уверена, я ли это была, или болезнь начала брать свое.
И хотя Грэг с тех пор договорился, чтобы еду нам доставляли на дом, сегодня у нас все равно закончилось молоко. Случилось это потому, что утром я вылила его в раковину. Эстер отвлекала бабушку – попросила проводить ее в туалет и поболтать с ней, пока она какает, ведь без разговоров какать скучно. Эстер – сообщница что надо. После той прогулки по вечернему парку мы не просто мать и дочь: мы соучастницы и хранители общих секретов.
Кроме молока у нас закончился хлеб – его я выкинула в окно, перебравшись для этого через воротца на лестнице. У соседей в саду теперь полно птиц. Эстер прикрывала меня, развлекая бабушку историями о своих лучших какашках. На обратном пути, крадясь мимо туалета, я подмигнула дочке: дело сделано.
Обнаружив недоимку продуктов, мама пришла в ярость. Она сказала, что если уж брать нас с собой, то лучше сразу ехать в город – в магазине за углом цены просто грабительские. И мы поехали в город. До сих пор мой тщательно разработанный план побега идет как по маслу. Неужели болезнь так отточила мой ум? Будто пламя, которое горит сильнее и ярче перед тем, как навсегда погаснуть.
Мама ведет нас к автомобилю. Спасибо, что не пристегивает меня, как маленькую. Я бы не удивилась.
Определять время по часам я больше не умею, хотя по-прежнему их ношу – по привычке, как и обручальное кольцо. Я прислушиваюсь к радио – вдруг объявят время. Мы выехали из дома в половине двенадцатого, я помню, где находится библиотека, и чувствую себя ровно так же, как в прежние времена – до того, как мой мозг стал плесневеть. Моя судьба всецело в моих руках. Я сделаю то, что замужняя женщина, мать двоих детей и без пяти минут бабушка делать ни в коем случае не должна. А вот Клэр с болезнью Альцгеймера… Ей можно все. Я способна пойти на тайное свидание с мужчиной из кафе, потому что он да еще Эстер – мое единственное спасение от болезни. Только с ними я обретаю свободу.
Когда утром Грэг уходил на работу, мне стало стыдно. Он был напряжен и расстроен – неудивительно, учитывая, что его жену и дочь накануне привезла домой машина с сиреной. Мама долго ругала меня – все спрашивала, почему я ничего не понимаю. Казалось бы, ясно почему: у меня деградирует мозг. А Грэг стоял, скрестив руки, совершенно убитый. Если уж на то пошло, Эстер весело провела время, особенно когда нас прокатили на полицейской машине. Но, конечно, дело не в том, что случилось, а в том, что могло случиться. И мне стыдно за то, что я огорчила Грэга. Эстер очень любит папу, а он любит ее. И меня…
Да, я думаю, все еще любит, поэтому и не кричал на меня. Жаль, что я все забыла.
Когда я готовилась ко сну, Грэг постучался, приоткрыл дверь и просунул голову.
– Клэр, как ты себя чувствуешь? – спросил он. Я пожала плечами. – Я понимаю, что ты просто хотела погулять с Эстер. Я это понимаю. Но в следующий раз предупреди кого-нибудь, ладно? Чтобы тебе напомнили, что на улице сыро, холодно и темно.
Я повернулась к нему спиной и сказала:
– Это и есть ад – когда я даже не могу отвести свою дочь в парк. Настоящий ад.
Дверь у меня за спиной закрылась. Грэг ушел.
Утром я первым делом вылила молоко в раковину.
– Хочешь посидеть в тележке? – спрашивает мама.
– Вряд ли я туда влезу, – говорю я. Эстер смеется, а мама поджимает губы.
Перед тем как войти в лабиринт из продуктов, она наставляет нас:
– Не отставайте, держитесь рядом. Поняли?
Мы киваем в унисон. Эстер сжимает мне руку, будто уже знает секрет. Несколько минут мы бредем вслед за мамой, нагружающей тележку молоком и фруктами, которые никто не станет есть, а я снова и снова повторяю про себя свой секретный план: куда я пойду и что буду делать. Я понятия не имею, давно ли наступил полдень, и наступил ли, но знаю – сейчас или никогда. Я поднимаю Эстер, чмокаю ее в щеку и сажаю в штуку на колесах. Она протестует, но пакет чипсов делает ее сговорчивее. Я внимательно изучаю ценники, хотя давно забыла все цифры, и вот наконец, пройдя очередной ряд, мы снова оказываемся неподалеку от выхода. Мама и Эстер сворачивают за угол, а я направляюсь к двери и вырываюсь на волю. В этом деле я уже наловчилась.