– Я не хочу уходить, – повторяет мама, поднимаясь со стула и так сильно прижимая к себе букет, что несколько лепестков падают к ее ногам.
– Зато тебе не нужно больше проверять тетради, – убеждает ее Джулия. – Не нужно делать вид, будто мы не знаем о тайных свиданиях Джессики Стэйнс и Тони Джеймса в чулане. Тебе уже не придется иметь дело с тупым правительством, которое лезет в нашу идеальную школу со своими дурацкими законами. Вся эта мерзость тебя не коснется. Будь свободна, будь безрассудна, как ты умеешь, – ради меня.
– Ладно, – соглашается мама, обнимая Джулию. – Хотя мне запрещают садиться за руль, так что все мои приключения будут в пределах города.
– Узнаю мою девочку! – Джулия прижимает маму к груди. – Я тебе звякну через пару дней, выберемся на вечерок, да?
– Да. – Мама обводит взглядом комнату и добавляет: – Прощай, жизнь.
* * *
Я сажусь за руль, вставляю ключ в зажигание и жду, когда мама займет свое место. Она стоит в растерянности. Тогда я тянусь через кресло и открываю ей дверь. Мама залезает в машину и защелкивает ремень безопасности. Это маленькая победа – утром мне пришлось самой ее пристегнуть
– Ну, что, – говорит мама, – последний день дома – и обратно в реальный мир? Я что-то не заметила горы грязного белья… Только не говори, что ты начала сама себя обстирывать! А, поняла, это бабушка? Имей в виду, Кэйтлин: она за тебя постирает, но ты будешь за это расплачиваться еще лет пять.
Мама смеется, и у меня перехватывает дыхание: она вернулась, она настоящая! Только в такие моменты я понимаю, как сильно скучаю по ней, когда она исчезает.
– Обратно в мир больших надежд и светлого будущего, – радостно восклицает она, забыв про школу. – Еще пара месяцев, и ты получишь диплом. Представь только! Не могу дождаться, когда увижу тебя в мантии и шапочке. Обещаю к тому времени не выжить из ума и не принять тебя за Бэтмена, а себя за Женщину-кошку. Хотя это неплохая идея – прийти на выпускную церемонию в кожаном костюме.
Я улыбаюсь. Господи, как же ей рассказать?
– Мне, наверное, нужно будет произнести речь, – продолжает мама, прижимая ладонь к стеклу, словно только сейчас его обнаружила. – Надавать тебе советов о том, как распорядиться собственной жизнью, пока я на это еще способна. Хотя ты и без всяких советов все сделаешь правильно. Я тебе еще надоем разговорами о том, какая ты несносная дочь и как бы я хотела, чтобы ты прибралась в комнате и перестала слушать завывания, которые ты упорно считаешь музыкой… Все это будет, но знай: я ужасно тобой горжусь, Кэйтлин.
Я не свожу глаз с дороги, с потока машин, с пешеходов, с камер слежения и вдруг понимаю, каково это – сидя за рулем автомобиля, разучиться им управлять. Невысказанная правда того и гляди выдавит из моей головы все, что я знала. Под колесами машины исчезает миля за милей, а с ними – время, которое осталось у нас двоих. Сейчас самый подходящий момент: мы с мамой одни. Но я не могу. Не могу.
– Когда я прощалась с классом, Итан Грейв расплакался, – вдруг говорит она, грустнея при воспоминании о школе. – Девочки сделали мне открытку. Ой… – Мама оборачивается. – Я забыла открытку!
– Я позвоню Джулии, она привезет.
– Девочки сделали мне открытку и поставили танцевальный номер. Ах, девочки! Что-то вроде мюзикла – называется «Мы будем скучать». Мне очень понравилось. Слава богу, они не сочинили песню «Альцгеймер – это не шутки» и не заставили мисс Куп играть ее на старом расстроенном пианино. Ну, не важно. А потом ко мне подошел Итан Грейв – попрощаться, наверное, – и расплакался. У всех на глазах. Бедный ребенок, мальчишки ему это припомнят через неделю-другую, когда обо мне все забудут, а у них появится новая радость – заглядывать в декольте моей преемнице.
– Ничего подобного, – говорю я искренне. – Они тебя любят. Даже те, кто притворялся, что нет, на самом деле любят.
– Думаешь, не забудут? – спрашивает мама. – Вспомнят мое имя, когда повзрослеют?
– Конечно! – восклицаю я. Еще два поворота, и мы будем дома. – Еще как вспомнят!
– А Эстер меня не вспомнит, правда? – Вопрос звучит так неожиданно, что я чуть не бью по тормозам.
– Ну конечно, вспомнит.
Мама качает головой.
– Я не помню себя в три года. А ты?
Я на секунду задумываюсь и вижу смутную картину: я сижу под солнцем в тесной коляске и ем бублик. Мне тогда было года три, или два, или пять. Понятия не имею.
– Да. Я отлично все помню. И тебя тоже.
– Нет, – говорит мама. – Может, какие-то обрывки и будут всплывать, но не больше. Эстер не узнает, как я ее любила. Кэйтлин, обязательно расскажи ей. Ни в коем случае не доверяй это бабушке. Она считает меня идиоткой. Обязательно расскажи Эстер, что я была веселой, умной, красивой и любила вас обеих… Хорошо?
– Она тебя вспомнит. Тебя невозможно забыть, даже если захочешь. И потом, ты ведь еще много лет будешь с нами, – говорю я, хотя мы обе точно знаем, что это неправда.
Сразу после постановки диагноза мистер Раджапаске сказал, что у болезни Альцгеймера есть три основные стадии, однако определить, на какой из них находится мама, невозможно. Благодаря высокому интеллекту она может скрывать истинное положение дел от всех, включая себя. Болезнь могла развиваться не один год, пока мама восседала в своем уютном кабинете среди сертификатов и семейных фотографий. Возможно, тот период, когда мир еще имеет для мамы смысл, подходит к концу. Я в кои-то веки обрадовалась неведению – если надежды нет, то уж лучше так.
В тот вечер, когда мама сбежала под дождь, а Грэг подарил ей дневник, бабушка сообщила нам результаты последних тестов. Хуже нельзя было и представить. У мамы обнаружили непредвиденное и крайне редкое осложнение: болезнь прогрессировала быстрее, чем все ожидали. Бабушка записала для нас подробности, но я ничего не слышала – ни причин, ни результатов сканирования мозга, ни расписания будущих процедур. Перед глазами стояла только одна картина: мама слепо бредет к краю утеса.
Я смотрю на нее. Нужно ей все рассказать.
– Мам, – начинаю я. – Нам надо поговорить.
– Можешь взять мои туфли. Бери все, но особенно те красные, на шпильках, они тебе всегда нравились. И еще я хочу, чтобы ты встретилась с отцом.
В этот раз я давлю на тормоз. Мы уже подъезжаем к дому, однако я пересекаю двойную сплошную и глушу мотор.
– Что? – поворачиваюсь я к маме. – Нашла о чем просить! Зачем мне с ним встречаться?
Я закипаю от гнева, будто меня накачали адреналином. Мама это видит, но сидит по-прежнему спокойно, сложив руки на коленях.
– Потому что скоро меня не будет, а тебе нужен…
– Не нужен, – отрезаю я. – Мне не нужен родитель тебе на замену, да и не выйдет ничего. Он ведь от меня отказался. Хотел поскорее забыть ошибку молодости.
– Их раньше носила твоя бабушка – те красные туфли, – пока не завязала с кислотными вечеринками и не превратилась в старую перечни…