Не знаю, долго ли бы мы с ней так стояли, но меня вывел из транса звук быстрых шагов. Я разомкнул свои объятия и хотел отпустить Варвару, но та по-прежнему обнимала меня, уткнувшись лицом в грудь. Пришлось мягко отстранить ее, помочь вылезти из лодки, и вовремя. С обрыва посыпался песок, и ко мне спрыгнуло несколько этериотов. Впереди бежал знакомый десятник сакс Семунт. Он остановился, не доходя до меня нескольких шагов, аккуратно положил секиру на песок и с мечом на вытянутых руках встал на колени.
– Августа Варвара, убейте меня, я виновен.
Девушка в волнении оглянулась на меня, но я равнодушно смотрел в сторону. Она явно переживала, на глазах появились слезы.
– Встань, Семунт, я тебя прощаю, я видела, что вы ничего не успевали сделать.
Но сакс упрямо стоял на коленях, опустив голову. Тогда девушка взяла меч у него из рук и провела им по шее, на которой появилась красная полоска крови.
– Все, Семунт, вставай. Ты прощен.
Сакс встал с колен и с мрачным видом начал отдавать распоряжения подчиненным.
Проходя мимо меня, он шепнул:
– Спасибо, Костас, сегодня ты спас моих родичей. Думаю, что василевс не будет так милостив, как его дочь, но, по крайней мере, за все отвечу только я.
Через двадцать минут здесь был паланкин с новыми носильщиками, и Варвара уселась в него, бросив мне на прощанье признательный взгляд. Теперь паланкин шел уже в сопровождении ста человек, окруживших его со всех сторон. Прохожих, имевших несчастье вовремя не убраться с дороги, угощали ударами плоской стороной секир. Этериоты сейчас были очень злы.
Вновь я сидел в кабинете Василевса, под задумчивым взглядом Комнина.
– Константин, – после продолжительного молчания наконец сказал он, – я даже не знаю, что и говорить. Все произошло так, как будто ты спланировал сам это покушение и спасение моей дочери. Но вот тут у меня доклад эпарха [25] Константинополя. И он меня не радует. Все в действительности произошло так, как ты рассказал. Зачем Ибн-Саббаху моя дочь, ты можешь мне ответить?
– Нет, василевс, я так же, как и ты, совершенно не понимаю цели этого похищения. И как все остальные, могу только предполагать.
– Константин, я ведь не могу оставить спасителя моей дочери без награды.
Тут Комнин подсел ко мне, как к своему близкому другу, и начал проникновенно говорить:
– Послушай, я понимаю, что ты и Горный старец – совершенно разные по значимости фигуры, ты еще только начал организацию своей службы теней, а у него она самая большая в известной ойкумене. Честно говоря, когда ты рассказывал об организации тайной службы в первый раз, мне просто захотелось развлечься. Я совершенно не ожидал, что от тебя будет хоть какая-то польза. Но сейчас – ты, пожалуй, единственный, кому по плечу будет тайная война с федаинами. Константин, я всегда старался не ссориться с этим фанатиком-исмаилитом. Но почему-то он поссорился со мной. А ведь, по сути, мы союзники. Нам обоим мешают сельджуки. Надо, чтобы ты донес до него эту мысль. Моя награда будет истинной наградой василевса.
«Ага, – подумал я, – золотые гвоздики в крышку гроба, если останется что хоронить».
– А сейчас, – продолжил василевс, – с тобой очень хочет повидаться женская половина моей семьи.
Он позвонил в колокольчик, и вскоре в комнату вошли две женщины. Жена Комнина, Ирина Дукиня, высокая женщина с мрачным, сердитым выражением лица, и моя красавица Варвара, стеснительно спрятавшаяся за мать.
Я вскочил со стула и со словами:
– Приветствую вас, августы, – склонился в низком поклоне. А затем, ловко взяв холодную ладонь Ирины, прикоснулся к ней губами. Неожиданно мрачность исчезла с лица императрицы.
– Алексей, а он точно варвар? – спросила она, повернувшись к мужу. – Эти вонючие франки, рыцари-крестоносцы, по сравнению с ним просто стадо.
Комнин улыбнулся:
– Ты знаешь, дорогая, я сам вот уже сколько времени мучаюсь над этой загадкой – и все никак не могу ее разгадать. Константин просто кладезь неожиданных знаний и талантов.
Тут из-за спины Дукини вышла Варвара и, запинаясь, начала говорить мне слова благодарности, все больше и больше заливаясь румянцем. Ее мать, сначала с улыбкой встретившая слова дочери, начала смотреть на нее все более задумчиво, иногда бросая взгляды на меня. Отец через пару минут тоже заподозрил что-то неладное, и после окончания ее речи Варвара была отправлена восвояси.
Сразу после ее ухода Ирина подошла почти вплотную ко мне и, задрав голову вверх, сказала:
– Только рядом с тобой можно понять, какой ты огромный. Константин, мне не нравится, как Варвара смотрела на тебя, но еще больше не понравилось, как смотрел на нее ты. Надеюсь, ты понимаешь свое место.
– Ирина, – вступился за меня василевс, – Константин – мужчина, он не может по-другому смотреть на красивую девушку, даже если она августа. А место свое он прекрасно понимает, – и подмигнул мне.
С прозрачного неба с синеватым оттенком, который бывает только в горах, палило ослепительное солнце, в лучах которого сверкали ярко-белым цветом вечные снега отрогов центрального Эльбруса. По пыльной дороге, поднимающейся к крепости Аламут, ползли нагруженные арбы, изредка на конях проносились воины, закованные в железо, и шло множество прочего люда, направляясь в крепость исмаилитов.
В этой толпе резко выделялся огромный истощенный дервиш, его хирка [26] была грязной и вся в дырках, лица, заросшего нечесаной бородой, практически было не разглядеть – настолько оно было чумазым. Он шел босиком, шепча слова молитвы.
Идущие навстречу уважительно кланялись суфию, он же, погруженный в свои размышления, почти не обращал внимания на окружающих. Когда он подошел к караван-сараю и у входа требовательно раскрыл свою сумку, откуда остро завоняло перепревшим овечьим сыром, хозяин с поклонами быстро подбежал и сунул в эту сумку пару лепешек и кусок свежей брынзы, с которой еще капал солевой раствор. Дервиш с королевским видом благословил хозяина и отошел в сторону. Собравшиеся у караван-сарая с почтением наблюдали, как дервиш, саморучно достав из глубокого колодца немного воды, уселся прямо на землю, прошептал слова молитвы и принялся за трапезу, неторопливо откусывая лепешку с брынзой, запивая небольшими глотками воды. Наблюдавшим хорошо были видны его ступни, совершенно черные и заскорузлые, несколько человек тихо заспорили – может ли святой так же ходить по снегу и углям, но после нескольких косых взглядов резко умолкли.
Сам дервиш между тем, поев, расстелил небольшую грязную кошму и, повернувшись в сторону Мекки, опустился на колени и начал возносить неурочную молитву, окружающие не посмели стоять просто так и все присоединились к нему. Молился дервиш долго, слова молитвы становились все громче. В какой-то момент он вскочил и стал, припрыгивая, выкрикивать невнятные слова, которые постепенно переходили в бессвязные выкрики, рев.