Зигфрид вздрогнул. Аламаннская колесница влетела в песок боком и дала ужасный крен. Как подсказывала интуиция королевича, она должна была неминуемо опрокинуться набок и развалиться.
Собственно, внутренний образ этой колесницы, сотканный в сознании королевича органами чувств, все-таки потерпел катастрофу. Тонкий передок раскололся, возница налетел животом на новорожденный деревянный клин и… и Зигфрида едва не снесло со зрительской скамьи невероятной явственностью этого видения-переживания.
Однако на этот раз зрительное чувство равновесия подвело королевича.
Аламаннский возница, выгнувшись всем телом влево, развернув торс и раскинув руки, смог в пиковый миг одолеть моменты инерции и земное тяготение. Колесница прокатилась чуть вперед, все это время стоя на одном колесе и все еще не решаясь опуститься на второе, но в итоге коллективный разум атомов все-таки склонился к милосердию. Бига, сохранив вертикальное положение, остановилась.
– Приехали, – удовлетворенно прокомментировал Данкварт. – Пока он своих каурых успокоит, пока снова разгонится, эти уже десять стадиев отмахают. Эге, да его и самого-то, кажется, надо успокаивать…
Действительно, пока Данкварт говорил, возница спрыгнул на песок и, перегнувшись пополам, упал на колени. Он замер, будто бы парализованный сильнейшим ударом в солнечное сплетение.
«Неужели его испуг столь силен? Неужели там так страшно? – подумал Зигфрид. – Это ведь для него не первый и даже, наверное, не сотый забег!»
– А что, правила разрешают перехватывать чужие дорожки и подрезать? – спросил Зигфрид.
– Наши правила разрешают все. В этом и интерес.
Тем временем в Фелицитата, который так ловко вывел из игры возницу аламаннов, словно бес вселился. Ему удалось не только нагнать вяловатых нибелунгских бегунов, но и подрезать их у следующей, юго-западной меты.
Однако именно отмороженность лошадок сослужила Рецимеру, вознице желтой биги нибелунгов, добрую службу. Несмотря на то что этот маневр Фелицитата был еще опасней предыдущего, нибелунгские лошади не споткнулись и не засеклись, а только лишь умерили шаг – да так плавно, что Рецимеру даже не пришлось прикладывать басенных нечеловеческих усилий, чтобы удержаться за передок колесницы.
В любом случае Фелицитат своей цели достиг. В тройке аутсайдеров он выбился в лидеры и теперь, прочно утвердив первенство на второй дорожке, понукал свою разномастную пару – серого и вороного, – нагоняя вишневую бигу бургундов.
За бургундов, «во славу Владыки Рейна», выступал молодой италиец из хорошей семьи. Полное имя италийца – Аниций Минуций Септимий Флавий – многое бы сказало просвещенному генеалогу, но в этой германской дыре оно не значило, по сути, ни хрена.
Рейд гуннов лишил семью Флавия всего. Недвижимое имущество (вилла, сады, маслобойня) сгорело, а движимое (рабы и поденщики) попряталось по кустам и больше уже из кустов не показывалось.
Помыкавшись по Цизальпинской Галлии, Флавий продался в равеннскую школу колесничих. Выступать под своим родным именем не позволяли ни цеховая этика, ни гордость наследника славы победоносных Флавиев. Так он стал Гермесом Цизальпинским – что, в сущности, можно было признать повышением в ранге: из сенаторского сословия, да в божественное.
Вот его-то, Гермеса, и нагонял Фелицитат, понукая лошадей не хлыстом единым, но рыкающим иллирийским речитативом.
Ветер сейчас дул возницам в спину. Гермес сквозь свист в ушах расслышал, как Фелицитат общается со своими конями, и, зная иллирийца уже не первый год, понял: соперник сегодня в настроении.
А когда иллириец в настроении, жди беды. И свою голову под колеса сложит, и чужих не пожалеет.
И хотя Гермес не видел, как именно иллириец расправился с оливковой бигой аламаннов, ее красноречивое стояние на обочине говорило само за себя. Покосившись вправо, Гермес увидел, что двумастная пара Фелицитата молотит копытами вровень с его задним колесом.
Сейчас Фелицитат дооформит свой речитатив до полной эвокативной формулы… гений-покровитель иллирийца потусторонним кнутом вскипятит кровь лошадям… последнее усилие – и бига вырвется вперед, а затем, вильнув влево, впишется в растущий интервал между лошадями Гермеса и колесницей Зефира Нисского.
Если Фелицитат не рассчитает – или именно рассчитает злокозненно, – от такого маневра лошади Гермеса утащат его бигу во внутренность бегового поля. Что будет лишь в лучшем случае означать борьбу за пятое место с вернувшейся на дистанцию оливковой бигой!
«Опередить Фелицитата!» – решил Гермес и, изо всех сил шваркнув лошадей, направил их на вторую дорожку, отжимая тем самым соперника дальше, на третью.
Однако Фелицитат был в настроении. В настроении был и его гений-покровитель.
Большинство зрителей – если не сказать все – не поняли, что же именно произошло. Налицо были не причины, а одни лишь следствия.
Вишневая колесница с себастическими крестами на боках, распустив два песчаных буруна, пролетела еще локтей сто, пока не остановилась.
Бига лежала на боку, ее правое колесо валялось отдельно. Лошади, чудом не переломав себе ноги, яростно бились на месте, стараясь выпутаться из уцелевшей упряжи. Гермес, успевший все-таки обрезать поводья, лежал на полпути между потерянным колесом и вишневым деревянным башмаком, каким представлялась с такого расстояния бига Зигфриду.
– Это бургундская, верно? – переспросил королевич.
– Угу. Владыки Рейна в глубокой жопе, – радостно констатировал Данкварт. – Гунтер повесится. Кримхильда утопится. А Германарих разуверится в Христе и сбежит к друидам.
– Ты серьезно?
– Почти. Видишь ли, тут есть одна…
– Тихо! – Королевич предостерегающе выставил ладонь. – Тихо.
Данкварт, который сам никогда не мог похвастаться избытком хороших манер, был шокирован. Зигфрид должен быть повежливей!
Тем более какое тут «тихо»? Ипподром бесновался во все восемь тысяч глоток, свистел и трещал, лупил в щиты и улюлюкал. Кажется, в проходе между гуннским и аламаннским павильонами кому-то уже чистили рожу.
И только бургундский павильон ошарашенно примолк. Вот так незадача!
– Они могут выставить другую колесницу?
– Нет. Но ты, Зигфрид, не очень-то…
Образ возницы аламаннов, балансирующего всем телом ради того, чтобы продержать свою бигу на одном колесе пару-тройку мгновений, в сознании королевича был свеж, как непросохшие чернила.
Сопереживание его испугу было еще свежее.
«Гунтер тебе ладонь на лоб возложит – и ты уже в законе. Катайся за Бургундию до посинения», – так сказал Данкварт.
Синеют: заснеженные лощины; глаза хальвданов; васильки; мотыльки; покойники.
Если ничего не получится – он бросится на меч. Если получится наполовину – он сломает себе шею на первой же мете.