И вслед за этим хлопнула дверь.
— Взгляните! — сказал герцог прерывающимся шепотом. — Вы только взгляните!
Он не успел договорить, как Анджелика и Тонино, упершись ступнями в швы его карманов, высунули головы из-под клапанов.
Они увидели тот самый блестящий зал, в котором однажды, ожидая взрослых, угощались пирожными: те же золоченые стулья и расписанный ангелами потолок. Но на этот раз блестящий пол был устлан марионетками. Они лежали навалом, дряблые, гротескные страшилища, брошенные как попало, — так лежали бы люди, внезапно свалившись. Они составляли две группы. И это все, что можно было о них сказать: определить, кто из них кто, было невозможно. В кучах лежали Панчи, Джуди, Палачи, Продавцы сосисок, Полицейские и даже один странноватого вида Дьявол, и куклы эти повторялись снова и снова. Судя по их числу, обе семьи, видимо решив, что таинственные грифоны каким-то образом связаны с Тонино и Анджеликой, послали во дворец почти всех взрослых из каждого дома.
Тонино не мог вымолвить ни слова. Анджелика закричала:
— Гадина! Мерзкая гадина! Помешалась она на куклах, что ли?!
— Она всех людей такими видит, — сказал с горечью герцог. — Простите меня, оба простите. Это уже слишком. Это ей даром не пройдет! Ужасная женщина! Не понимаю, почему я на ней женился, — наверное, это тоже было заклятием.
— Как вы думаете, она догадывается, что вы нас подобрали? — спросил Тонино. — Она, должно быть, недоумевает, куда мы делись.
— Может быть, может быть, — пробормотал герцог.
Он ходил по залу взад-вперед, а Тонино с Анджеликой, высунувшись из его карманов, смотрели на пол — на кучи разбросанных по полу неподвижных кукол.
— Ей теперь, конечно, все нипочем, — говорил герцог. — Во всяком случае, с обеими семьями она разделалась. Ох я дурак!
— Вы не виноваты, — сказала Анджелика. — Нет, виноват. Я не умею быть твердым.
Всегда выбираю легчайший путь… Что там еще?
Он рывком опустил клапаны карманов; Тонино и Анджелика оказались в темноте.
— Ваша светлость, — сказал майор со скрипучими сапогами. — Пизанский флот высаживает десант за Новыми гаванями, а наши войска на южном направлении отступают в пригороды.
Они почувствовали, как герцог как-то сразу осел.
— Всё, почти разбиты фактически, — сказал он. — Благодарю вас, майор. Нет, подождите. Не будете ли вы так добры дойти до конюшен и приказать, чтобы мне заложили карету. Лакеи все, знаете ли, разбежались… И попросите подать ее через пять минут.
— Но, ваша светлость… — начал было майор. — Я хочу поехать в город поговорить с народом. Оказать народу… как это называется… моральную поддержку.
— Очень благородная цель, сэр, — обрадовался майор, и голос у него сильно потеплел. — Через пять минут, сэр. — И его сапоги заскрипели, стремительно удаляясь.
— Слышали? — сказал герцог. — Он назвал меня «сэр»! Бедняга! Я выдал ему короб лжи, и он не мог отвести глаз от этих кукол, но назвал меня «сэр» и пойдет за каретой, а ей ничего не скажет. Картонную коробку!
В сторону полетели портьеры, и герцог ринулся в соседний зал. В нем посередине стоял длинный стол.
— Ах! — выдохнул герцог и бросился к сложенным штабелем у стены коробкам.
В коробках оказались рюмки, и герцог принялся лихорадочно выгружать их на стол.
— Не понимаю, — проговорил Тонино.
— Коробка, — сказал герцог. — Не можем же мы бросить здесь ваши семьи, чтобы она им мстила. Хоть раз в жизни хочу проявить твердость. Сяду в карету, уеду, и пусть попробует меня остановить.
С этими словами он вернулся в Приемный зал, держа пустую коробку, и, опустившись на колени, стал подбирать кукол. Полы его камзола разлетелись в стороны, и Анджелика стукнулась о пол.
— Извини, — пробормотал герцог.
— Берите их осторожно, — попросил Тонино. — Иначе им будет больно.
Мягко и быстро, беря каждую куклу обеими руками, герцог складывал их рядами в коробку. При такого рода упаковке Монтана перемешались с Петрокки, но избежать этого не было никакой возможности. Все трое понимали, что в любую минуту может вернуться герцогиня. Беспрестанно оглядываясь вокруг, герцог бормотал про себя: «Твердость! Твердость!» И, не переставая бормотать, неловко обхватил коробку, поднял и понес из зала.
— Подумать только, и смех и грех! — вдруг вскричал он. — Ведь у меня в руках все чародеи Капроны!
К ним приближался скрип сапог.
— Карета ждет вас, сэр, — раздался голос майора.
— Твердость! — откликнулся герцог. — Я хочу сказать — благодарю вас, майор. Я буду помнить о вас на небесах, куда, уверен, мы почти все в ближайшее время отправимся. А пока не могли бы вы оказать мне еще две любезности?
— Сэр? — осторожно спросил майор.
— Во-первых, скажите, о чем вы думаете, когда мысленно обращаетесь к Капронскому Ангелу?
— О песне или о статуе, сэр? — спросил майор скорее настороженно, чем осторожно.
— О статуе.
— Ну… — Майор явно не сомневался, что у герцога опять помутился разум. — Я… я думаю о золотом Ангеле, что на Соборе, ваша светлость.
— Молодец! — воскликнул герцог. — Я тоже! А вторая просьба: не могли бы вы взять эту коробку и поставить ее в мою карету?
Ну как тут можно было удержаться и не высунуться, чтобы подсмотреть, как воспримет майор эту просьбу герцога? Тонино и Анджелика высунулись из карманов. К сожалению, когда герцог вручал майору коробку, она закрыла от них его лицо. Они чувствовали, что лишились редкостного зрелища.
— Если кто-нибудь поинтересуется, — сказал майору герцог, — это подарки для моего утомленного войной народа.
— Слушаюсь, ваша светлость.
Майор говорил весело и снисходительно; он ублажал герцога в его сумасшествии, но они услышали, как заскрипели его сапоги, быстро удаляясь.
Благодаря энергичному бегу герцога прошло несколько минут, прежде чем герцогиня их настигла. Тонино, подглядывавшему из-под клапана, было видно, что происходило в просторном мраморном вестибюле, где, резко тормознув, остановился герцог. Он мгновенно опустил клапаны, услышав холодный голос герцогини. Она, конечно, запыхалась, но голос звучал победоносно:
— Враг у Нового моста, и, если вы сейчас выедете, вас убьют.
— Если я останусь здесь, меня тоже убьют, — ответил герцог.
Он подождал опровержения, но герцогиня ничего не сказала. Тонино и Анджелика услышали, как герцог сглотнул. Но в своем решении остался тверд.
— Я еду, — произнес он чуточку визгливо, — чтобы быть с моим народом и утешать его в оставшиеся часы!
— Сентиментальный дурак! — изрекла герцогиня, и сказала это вовсе не в сердцах, просто выразила то, что о нем думала.