Невозможно получить достоверные новости, всю страну лихорадит сплетнями и ужасом, деревни опустели, все бежали на север, в армию. Женщины остались дома, их глупые лица озарены надеждой на то, что вернутся славные деньки. Эти выдуманные славные деньки станут моим концом и гибелью моего состояния. Если эта другая королева, Мария Стюарт, завоюет страну и станет единственной королевой, она не будет смотреть на меня по-доброму. И первое, что она сделает, это восстановит старую церковь. Они захотят назад свои здания, захотят вернуть свое богатство. Они захотят свои золотые подсвечники с моего стола, венецианское стекло, вилки, золотой кувшин и половник. Захотят мои земли, шахты, каменоломни, пастбища для овец. Когда шотландская королева сядет на трон, она вспомнит меня как женщину, которая притворялась ее другом, но однажды роковой ночью в горечи разразилась ревнивой речью. Мое обещание спасти ее произведет мало впечатления, когда вся Англия стала ее лучшим другом. Если северная армия завоюет Англию и посадит свою королеву на трон, я потеряю свои дома, свое состояние, свое место в мире и все, за что я боролась.
Мой муж мне не поможет; он тоже падет. Мои друзья меня не защитят; мы все протестанты, мы недавно получили богатство, мы строимся на прежних землях аббатств, обедаем на церковном серебре; нас заставят вернуть наше имущество и скинут всех вместе. Мои бедные дети станут нищими и не унаследуют ничего, кроме долгов. Старая церковь и новая королева отберут у меня все, и я стану беднее своей матери; а я клялась, что никогда не паду так низко.
Я еду вдоль фургонов с пожитками и провизией быстро, как только могу, чувствуя себя скорее бедной крестьянкой при наступлении армии, чем графиней, переезжающей из одного прекрасного замка в другой.
И все время я нервничаю по поводу дома и детей. Мои мать и сестра в Чатсуорте, как раз на пути северной армии. Ни одна армия, которую ведут дворяне вроде Уэстморленда и Нотумберленда, не причинит вреда женщинам, но они непременно захватят мой скот и овец, они пройдут по моим пшеничным полям и встанут лагерем в моих лесах. А Генри, мой сын, и Гилберт, мой пасынок, сейчас при дворе, с королевой, и им так хочется приключений. Я молюсь о том, чтобы Роберт Дадли строго-настрого запретил им уезжать. Особенно Генри, он такой разбойник, рвется туда, где любое волнение, он предложит себя в разведчики для королевы или примкнет к гражданам Лондона, чтобы ее защищать. Роберт мой истинный друг, я знаю, что он убережет моих мальчиков. Боже, пусть он убережет моих мальчиков. Они – мое наследие, такое же, как мои дома, и сегодня мы все в опасности.
Как бы я хотела быть рядом со своим мужем графом, с Джорджем. Дурак он или нет, но в этот час беды мне его так не хватает. Его твердой веры, его решимости исполнить свой долг перед королевой; они приводят меня в равновесие, когда я готова кричать от ужаса при внезапных переменах нашей судьбы. Он не планирует и предвидит, он не крутится и не сворачивает с пути от страха, как я. Ему не приходится хранить телеги с краденым добром. У него на совести нет лживых обещаний и нет ножа в сумке. Он не обещал королеве, что убережет ее, хотя у него приказ ее убить. Он знает свой долг и исполняет его, ему даже не нужно думать, что делать. Он не такой умный, как я, не такой двуличный, как я.
Может быть, он влюблен в шотландскую королеву. Возможно, она ему приглянулась, да и кто его обвинит? Я сама признаю, что в жизни не видела такой красивой женщины. Возможно, ему по душе ее общество. Почему нет? Она очаровательна, как всякая француженка, выросшая в тщеславии и праздности. Возможно, как мужчина, как глупый мужчина, он ее возжелал. Что ж, он не первый, кто совершает эту ошибку.
Но у него это неглубоко, господь его благослови. Когда королева Елизавета прислала приказ, он тут же сделал, что было велено. Он сказал, что привяжет другую королеву к лошади, если понадобится. Я за одно это его люблю. В нем есть вера и верность. В нем есть постоянство, а мы все алчем богатства и боимся снова обнищать. Он дворянин, человек чести, а я из новых, я человек жадности. Я это знаю.
И потом, ему же так проще; как его должны утомлять одержимые вроде меня. Он не так голоден до земель и не так боится потерь, как я. Он был выращен не разоренной вдовой, ему не приходилось уловками и услугами пробираться на хорошее место. Ему никогда не приходилось выбирать друзей исходя из того, что они могут для него сделать, или продавать себя тому, кто даст больше других, да при этом еще и вести торги. Он даже не знает, что на его столе золотые подсвечники из аббатства, а на его земле стада овец. Его чистота основана на моей жадности и моем расчете и защищена ими. Я в этом браке делаю тяжелую и грязную работу, и сегодня, в кои-то веки, я хотела бы быть чистенькой, как он.
Мы останавливаемся на ночь в замке Эшби-де-да-Зуш, одном из домов Гастингса, и, хотя королева Мария здесь всего на ночь, ей нужно услужить по-королевски, и обеспечить это – моя задача. Я как никогда хочу удостовериться, что мы делаем для нее все возможное. Мне приходится выслать вперед вестовых, чтобы дом подготовили к ее приезду; Гастингс закрывал его, пока был при дворе, и моим слугам нужно его открыть, проветрить комнаты и разжечь огонь. Потом мне нужно нагнать их как можно быстрее, чтобы разобрать фургон с особыми вещами и подготовить ее комнаты к обеду. Мне нужно обставить ее спальню так, чтобы она подходила для королевы, прежде чем даже мечтать о том, чтобы поесть. У кровати должен быть постелен ее особый турецкий ковер, на кровати – ее собственные льняные простыни с ароматом лаванды, у нее должна быть смена одежды на завтра, две смены белья – накрахмаленного и отглаженного, а ее собачку надо вымыть и выгулять.
Но все то время, пока я суечусь из-за ее пропавших носовых платков бельгийского кружева, я жду известия, что армия нашла нас и быстро настигает. Мой караван медленно тащится сзади, увязая в густой грязи, объезжая реки, переполнившиеся от зимних дождей, и мне нужно быть с ним, когда мы тронемся в Ковентри. У меня нет защиты, вся охрана вокруг нее, в двух часах пути. Если северная армия настигнет нас завтра, в первую очередь обнаружат меня – с целым фургоном папистских сокровищ и без всякой защиты. Они в любой миг могут на нас выехать, а мне нечем обороняться, кроме турецкого ковра, дюжины льняных простыней и дурацкой королевской собачки.
Они один за другим берут северные города, увеличивая число солдат и готовя их к осаде. Королевство Севера раскатывается у них под ногами, как ковер, кажется, их не остановить. Это не кампания, это триумфальное шествие. Армию Севера встречают приветственными криками, где бы она ни появилась. Сырая погода их не задерживает, их встречают, будто они – сама весна. Краткая записка от Сесила Гастингсу (мне, похоже, новости не доверяют) предупреждает, что Дарем они взяли без единого выстрела. Они велели провести в соборе мессу, сбросили протестантский молитвенник и вернули алтарь на положенное место. Люди стекались под благословение, и священники сияли в своих облачениях. В святилищах снова появились статуи, свечи зажжены, добрые времена вернулись, страна будет свободной. Они восстановили старую веру в краю князей-епископов, и под сводами соборов снова эхом отдается истинное слово божье на латыни. На мессу пришли сотни, тысячи услышали о ней и исполнились радости, устремились в свои собственные приходские церкви, чтобы звонить в колокола и показать, что мир снова перевернулся, побежали за серпами и вилами, желая сражаться на стороне ангелов. Священники, которым под страхом смерти было велено положить Библию так, чтобы любой мог ее видеть, словно она – обычная книга, но спрятать святое причастие, теперь могут следовать установлениям церкви и спрятать Библию, но показать облатку всякому, кто придет ей поклониться. Каменные алтари вернулись на место, чаши снова полны святой воды, в церквях снова тепло, там шепчут молитвы. Снова можно заказать мессу за упокой души любимого, снова можно попросить убежища. Старая вера вернулась, и люди могут обратиться к ней за утешением. Мир Елизаветы и вера Елизаветы рушатся вокруг нее, и мы с Бесс падем под руинами.