Разумовский удивленно приподнял брови.
– А в какой связи вы это спрашиваете?
– Мы расследуем одно дело, в котором фигурирует ее муж.
– Денис?
– Значит, вы с ним знакомы?
– Конечно. Я действительно Галин брат. – Разумовский нахмурился и выпрямился в кресле, сразу как-то подобравшись. – А что за дело? Я об этом ничего не знаю. В чем Денис замешан?
– Скорее всего, ни в чем, но мы вынуждены проверять многих людей, когда расследуем убийства.
– Час от часу не легче! – Разумовский окончательно сдернул галстук и бросил его на край стола. – Кого убили?
– Не могу распространяться на эту тему, – ответил Дремин.
– Говоря «многих людей», вы имеете в виду «подозреваемых»?
– Не обязательно. Для того чтобы стать подозреваемым, нужно, чтобы против тебя появились какие-то улики.
– И против Дениса они есть?
– Нет. Я же говорю, что приехал ради обычной рутинной проверки. Вы напрасно беспокоитесь.
Разумовский помолчал, подозрительно глядя на полицейского. Потом пожал плечами.
– Ладно, пусть так. Вы хотели знать, брат ли я Гали Бокатовой, я ответил. Что дальше?
– Ваш свояк приезжает сюда?
– Куда, в оранжерею?
– Да.
Разумовский покачал головой:
– Нет, с какой стати? Он автослесарем работает, а не цветы выращивает.
– Он ни разу здесь не был?
– Нет.
– И не имеет доступ в оранжереи?
– Что вы имеете в виду?
– Если он приедет, его пустит охрана?
– Мне позвонят от ворот и спросят, что делать.
– Никак иначе попасть на территорию теплиц нельзя?
– Нет. У нас камеры по периметру и даже ночью дежурят, по крайней мере, два охранника. Ну, и сигнализация, конечно.
– Никто не пытался попасть сюда несанкционированно?
– Когда?
– Ну, скажем, в течение последних пяти месяцев.
– Нет. До этого несколько раз пытались пролезть какие-то умники, но срабатывала сигнализация, и они смывались.
– Записи этих попыток проникновения остались?
– Нет, давно стерты.
Дремин подумал. Получалось, что разговор не дал ничего, кроме уверенности в том, что Бокатов не может быть убийцей. Прятать жертв в оранжереях Разумовского он не мог. И все-таки Дремин спросил:
– У вас тут растет бамбук?
– Конечно. Несколько сортов, насколько я знаю. Ваши вопросы вообще как-то связаны друг с другом?
– Конечно. Я вовсе не пытаюсь вас запутать или сбить с толку. Можно увидеть оранжерею, где растет бамбук?
Разумовский недовольно поджал губы.
– Да зачем он вам понадобился? Это как-то связано с убийством, которое вы расследуете?
– Напрямую. Только не расспрашивайте о подробностях.
Разумовский вздохнул:
– Ладно, идемте. Я вам сам все покажу. Заодно прогуляюсь, хоть свежего воздуха глотну.
– А зачем вам, кстати, бабмук? – поинтересовался Дремин, выходя из кабинета вслед за Разумовским. – Это же не цветок.
– Мы выращиваем не только цветы, которые в букеты собирают, – ответил через плечо Разумовский, – но и комнатные растения. Бамбук в кадках пользуется большой популярностью. В офисы многие покупают, например.
– Он же до пятидесяти метров в высоту может вырастать, кажется?
– Ну, не все сорта, конечно. И не в кадке. Да и потом, кто мешает подрезать стебли?
Дремин и Разумовский спустились по лестнице и вышли на улицу. Дождь лил по-прежнему, и полицейский открыл зонт. Хозяин оранжереи тоже прихватил зонт из специальной стойки около двери. Он был большим и черным, с полированной деревянной ручкой. Разумовский почему-то сразу напомнил Дремину английского джентльмена, хотя у него не было ни вельветовых брюк, ни вязаного жилета, да и костюм выглядел скорее как кашемировый, а не твидовый.
Широким шагом Разумовский направился к ближайшей теплице.
* * *
Убийца стоял лицом к небольшому пруду. Не море, конечно, даже не озеро, но там, в глубине, водилась форель, некоторые рыбины были длиной с его руку. Он часто видел, как их вытаскивают и отправляют на заготовку. Почему-то каждый раз сердце сжималось от жалости. Но сегодня никто их не трогал, и рыбы плавали спокойно, наверное, думая, что опасность миновала и жизнь прекрасна.
У форели была прозрачная кровь. Совсем как вода. Убийца хотел бы, чтобы у людей она тоже была бесцветной, тогда капли, падавшие ему на лицо много лет назад, были бы неотличимы от дождя и, возможно, его не преследовало бы жуткое видение.
Убийца перевел взгляд на небо. Погода была по-прежнему отвратительная. Дождь лил так, словно Господь вознамерился вновь затопить землю. Кажется, по телевизору передали, что где-то уже началось наводнение. Наверное, так же когда-то начинался Всемирный потоп – с обычного дождя, и никто не ожидал, что скоро планета превратится в океан. А вода все лилась и лилась, и этому не было конца.
Эти беспрерывно падающие сверху капли наводили на воспоминания о дереве, снова о нем – черном, резко очерченном силуэте на фоне едва различимого бледного неба. Кажется, тогда тоже шел дождь. Но не все капли были прозрачными, как сейчас, – некоторые были алыми, как рубин. Драгоценности падали одна за другой, совершенно беззвучно.
Среди ветвей было что-то еще. Тоже черное, но слишком громоздкое, явно лишнее – словно муха, попавшая в центр натянутой паутины. И красные капли вытекали из него.
«Прямо на ветки!» – проговорил мужской голос, принадлежащий неизвестно кому. Он всплыл из воспоминаний, которые Убийца пытался загнать поглубже, надеясь, что однажды они исчезнут. Но они преследовали его. Все время, всю жизнь, стоило ему надолго остаться одному, как его охватывало какое-то неясное ощущение – словно ледяные невидимые пальцы прикасались к нему, начиная с лодыжек и медленно поднимаясь все выше, к самому затылку.
Убийца зажмурился, заставляя себя не видеть красных капель, дерева и того большого, раскинувшегося наподобие Андреевского креста силуэта над головой. «Надо думать о чем-то недавнем, от чего еще свежи впечатления!» – говорил он себе, лихорадочно перебирая мелькающие перед внутренним взором образы. Наконец, он нашел подходящий, способный выдернуть его из пучины прошлого.
Убийца вспомнил, как разделался с журналисткой, посмевшей написать о нем свою мерзкую лживую статейку. Она, конечно, повторила слова полицейского, но ведь надо соображать, что кому-то может не понравиться то, что ты публикуешь. Нет, безусловно, она была виновата. И он наказал ее. Сначала доказал, что она напрасно поверила полицейскому – он совсем не импотент и не кастрат.