То ли она торопилась, то ли была крайне возбуждена, но в этот раз писала с особенно сильным нажимом. Припудрив страницу и дождавшись, пока не проступили буквы, я принялся переписывать письмо на обертку от туалетной бумаги. Она снова писала тому человеку:
«Мой любимый, я только что вернулась домой. Наша встреча была так бедна событиями. Мне кажется (…) превращается в систему: встречи становятся все короче, и нам все труднее бывать вместе. Но все равно — стоит хоть немного времени провести с тобой, и это свидание продолжает жить во мне своей независимой жизнью, превращаясь в воспоминание, которое подкрепляет меня и безгранично нежит снова и снова.
Не знаю, в чем тут дело: в том ли, что есть вещи, о которых я не смею говорить, когда мы вместе? Я имею в виду все, связанное с нашей любовью, с будущим, с нами. А может быть, тот факт, что я готова бросить все, буквально все, ради того, чтобы быть с тобой, так сильно пугает тебя, что мне остается обсуждать эти вещи лишь наедине с самой собой, тайком даже от тебя? (…) Моя любовь слишком велика для тебя, слишком обязывает, слишком пугает? Не хочу понуждать тебя к большему, чем ты способен себе позволить. Наверно, поэтому наша связь по-настоящему реализуется только в моем воображении, когда я возвращаюсь домой и остаюсь одна.
Но сегодня ночью все сложилось по-другому. Сегодня ты впервые оказался участником этой запоздалой реализации, когда (…), и тебе удалось настолько тактично, умно, незаметно (как умеешь ты один) подложить (…) в мою машину. Когда ты успел это сделать? Пока мы разговаривали, или когда я уткнулась головой в руль и плакала, или пока нагибалась за упавшими ключами?
Видишь, теперь ты тоже принимаешь участие в этом моем состоянии, которое наступает „потом“… И вот поэтому (и ни по какой другой причине — ведь все, что ты просил, я делала абсолютно бескорыстно), — только поэтому я готова принять содержимое конверта. Я вижу в нем твой особый способ высказать свою любовь, и еще — твою долю в том длинном пути, который мы должны пройти вместе.
Я буду вести себя разумно. Не стану предпринимать никаких необдуманных шагов, не обсудив (…) заранее.
Теперь во мне живет новая надежда. Она и моя, и наша общая.
Целую тебя и люблю, мой умный любовник, жесткий и нежный, опасливый и бесстрашный, хитрый и наивный».
Первым делом я вырвал лист, вымазанный розовым порошком, и швырнул его в унитаз. Затем — открыл шкаф для грязного белья.
Коробочка с лекарством нашлась сразу. Она оказалась под грудой нестираных вещей, скопившихся за целую неделю. Внутри были маленькие синеватые таблетки. Мне показалось, что я их уже где-то видел, но никак не мог вспомнить, где именно. На коробочке был перечислен длинный список витаминов, завершавшийся обещанием, что предлагаемый препарат приводит к особенно быстрому обновлению клеток кожи. Я осмотрел одну таблетку со всех сторон. На ней имелся какой-то крохотный знак, может быть — буква. Она тоже была мне знакома, но откуда?
Я вернул коробочку на место. Оставалось только найти конверт с сюрпризом. Я снова перерыл весь ворох грязного белья. Проверил все карманы, вывернул все носки, но нигде ничего не нашел. Узкое окошко под самым потолком, прежде по-ночному черное, теперь наливалось предрассветной бледностью. Я принялся запихивать всю эту неожиданно распухшую груду на место, в шкаф. Тут под одной из полок что-то отчетливо зашуршало.
Оказалось, что мать прикрепила конверт клейкой лентой с нижней стороны полки. Он не был запечатан. Я осторожно приоткрыл его — и остолбенел.
Там были деньги. Очень много денег — во всяком случае, по моим представлениям. Я пересчитал дважды — ровно девять тысяч долларов новенькими, негнущимися стодолларовыми купюрами, от которых так и несло чистейшим, безмятежнейшим банковским запахом. Это и было то самое, что ее «любимому» удалось «настолько тактично, умно и незаметно» подложить ей в машину…
В сердцах я довольно громко рявкнул: «Дерьмо!» Только потом до меня дошло, что это типичное ругательство отца, срывающееся с его уст, когда бывает особенно разозлен. А я был разозлен до невозможности. Она могла сколько угодно тешить себя возвышенным самообманом, но у меня-то не было ни малейших сомнений, что эти деньги ей просто-напросто причитались. Это была самая обыкновенная плата за вполне определенные услуги. Интересно, сколько слайдов она успела ему передать? И какую таксу он ей положил за каждый? Не первый же раз он ей платит! Я снова перечитал письмо. Что это за «длинный путь, который мы должны пройти вместе»? Что за «новая надежда»? Что она имеет в виду? Неужели всерьез задумала сбежать из дому? Выйти за него замуж?
Я волновался за нее. Злился и волновался. Осторожно приспособив конверт на место, с нижней стороны полки (не скрою, здорово хотелось отслюнить себе хоть сотню!..), я снова вытащил коробку с витаминами, вынул одну таблетку и принялся разглядывать, изо всех сил пытаясь припомнить, где же, к дьяволу, видел такую раньше. И тут кто-то за спиной произнес:
— Что ты там прячешь, Рони, сигареты?
Тетка! Только ее недоставало. Захлопнув коробку, я швырнул ее за нестираные вещи, туда же, где раньше обнаружил, а таблетку, зажатую в руке, незаметно сунул в карман:
— Да вот носок куда-то запропастился… — невнятно пробормотал я, заслоняя шкаф спиной.
Повздыхав, тетка продолжила прерванный путь в туалет. Я на цыпочках вернулся к себе в комнату. Затхлая ночная атмосфера дома вызывала физическую тошноту. Было около пяти утра, но спать не хотелось. Я быстренько принял душ, переоделся и первым автобусом отправился в город. Там позавтракал в закусочной, потом уселся на широких ступенях библиотеки и стал ждать, пока охранник откроет двери.
Третье сентября, думал я, вот сейчас некий человек встает, завтракает и направляется куда-то по своим делам, нисколько не подозревая, что ему осталось жить не больше трех-четырех дней.
До такой степени захотелось его спасти, что у меня буквально заныло все тело. Так бывает порой, когда, смотря какой-нибудь фильм, замечаешь опасность за спиной у героя и изо всех сил хочешь его предостеречь. Далеко не сразу удалось понять, откуда у меня взялось столь сильное желание спасти какого-то совершенно незнакомого человека. Но потом все-таки разобрался. Во-первых, предупредив его, я уберег бы отца от рокового поступка, который (в этом я был абсолютно уверен) он непременно собирается совершить. Во-вторых, помог бы матери. Я был твердо убежден, что она обязана предотвратить несчастье, но настолько ослеплена любовью, что утратила связь с действительностью и перестала собой управлять.
Я до того задумался, что не заметил, как пробило девять и высокие резные двери распахнулись. Толпа сотрудников устремилась внутрь. Я поплелся за ними. Сегодня все были на месте, и злобная миз Ярдли уже начала с утра пораньше насаждать казенную дисциплину. Мимо моей стойки проследовал мистер Кэй. Вид у него был явно болезненный и усталый. Я едва дождался первого подвернувшегося предлога, чтобы подняться к нему.
Его стол был, как обычно, завален бумагами и конвертами, так что невозможно было определить, унесла ли все-таки мисс Доггарти что-либо, и если да — то что именно.