— Не было ни в одном из миров, — покачал головой Крестоманси. — Попробуйте еще раз.
Делия напрягла мозги и в конце концов додумалась до леди Годивы. [18]
Указующий перст Крестоманси передвигался по классу, загоняя всех в один и тот же тупик… Негодяи так и напирали — Аттила Гунн, Ричард III, [19] Лукреция Борджа [20] или Иосиф Сталин, — а если удавалось выдумать кого-то менее злонамеренного, сразу вспоминались персонажи вроде Анны Болейн [21] или Галилея, осужденные на смерть.
Большинству казалось, что и о них говорить не стоит, хотя Нирупам — а он-то знал, что Крестоманси никакой не инквизитор, — рискнул назвать Карла I. [22]
Почти после каждого имени Крестоманси поворачивался к мистеру Уэнтворту, и мистер Уэнтворт объяснял, кто это такой. Второму «игрек» было решительно непонятно, зачем инквизитор это делает, — не для того же, чтобы показать, какой мистер Уэнтворт умный, — а Нэн поняла, что он опять изучает симптомы. Зачем? Наверное, потому, что все дело в каком-то историческом персонаже…
Чарлз ждал, когда палец Крестоманси укажет на него. «Не на таковского напали!» — подумал он и небрежно уронил:
— Святой Франциск! [23]
Палец Крестоманси просто переместился на Дэна Смита. Дэн оторопел.
— Сэр, простите, у меня живот болит. Не могу ничего придумать.
Палец никуда не делся.
— Ой… — простонал Дэн. — Дик Терпин… [24]
При этих словах второй «игрек» затаил дыхание, а потом раздался всеобщий разочарованный выдох, потому что палец Крестоманси перенесся через проход и указал на Эстель.
Эстель уже успела поставить парту на место, собрала почти все тетради, но клубок шерсти укатился далеко под парты и продолжал разматываться. Эстель ползла на четвереньках за посеревшим мохером и не заметила, что наступила ее очередь. Нэн нагнулась и ткнула ее. Эстель подпрыгнула.
— Что, уже я? Ой, извините! Гай Фокс… Никто ведь еще не называл Гая Фокса?
И она снова погналась за вязаньем.
— Минуточку, — сказал Крестоманси. В классе сгустилась изумленная тишина. — Не будете ли вы так любезны рассказать мне о Гае Фоксе?
Эстель снова подняла голову. Все смотрели на нее — неужели это она ведьма?! Но сама Эстель сейчас думала исключительно о мохере.
— Гай Фокс? — нахмурилась она. — Ну, его сожгли на костре за то, что он взорвал Парламент.
— Взорвал? — переспросил Крестоманси. Саймон открыл было рот, собравшись сказать, что Эстель абсолютно права, но тут же поскорее захлопнул его. Эстель закивала. Послышался целый хор:
— Да, сэр. Взорвал, сэр!
Крестоманси посмотрел на мистера Уэнтворта. Мистер Уэнтворт пожал плечами:
— В тысяча шестьсот пятом году Гай Фокс протащил в подвалы Парламента несколько бочонков пороха, чтобы поднять на воздух и правительство, и короля. Видимо, он ошибся в расчетах. Порох взорвался ночью и разрушил обе палаты, но никто не пострадал. Гай Фокс тоже остался невредим, однако его сразу схватили.
Вроде бы мистер Уэнтворт только что совершенно так же сообщал Крестоманси какие-то исторические сведения, но почему-то на этот раз все было по-другому. В глазах Крестоманси появился странный блеск, и он проговорил, глядя прямо в глаза Нэн:
— Ошибся в расчетах… Ничего удивительного. У бедняги Фокса все всегда валилось из рук. — И он указал на Нэн.
— Ричард Львиное Сердце! [25] — сказала Нэн. И подумала: «Ага, он все понял! Именно из-за Гая Фокса наш мир отличается от соседнего. Но почему так вышло? Он же хочет, чтобы я все объяснила, а я и сама не знаю!»
Она ломала над этим голову, а Крестоманси продолжал собирать со второго «игрек» никому не нужные имена. Пятое ноября тысяча шестьсот пятого года. Нэн помнила, что когда-то ей что-то рассказывала мама, еще до того, как ее увели инквизиторы…
Мама говорила, что пятое ноября — последний день Ведьминой недели. Ведьмина неделя начинается в Хеллоуин, а сегодня как раз Хеллоуин. Может, в этом дело? Наверняка, только Нэн все равно не понимала почему. Но она догадалась правильно, и Крестоманси наверняка нашел ответ, потому что теперь он стоял рядом с мистером Уэнтвортом спокойный и довольный.