– Какое вам дело, что творится в моей голове? Лучше скажите, ведь вы в этом разбираетесь. Мой муж, Геннадий, говорил, что если купить помещение под большой продуктовый склад и торговать оптом, на этом можно быстро приподняться. У него есть на примете склад на Калининской овощной базе, и он собирался его покупать, но только… – Она запнулась. – Короче, теперь у него этих денег нет.
– Бедный господин Смирнов! Что будет, когда он узнает, что вы перехватили у него из-под носа этот склад? И как вы объясните, где взяли на него деньги? Не с неба же они вам упали?
– Ну… Скажу, что заняла у вас в долг под половину доходов.
– То есть вы предлагаете вступить с вами в долю? – Он ехидно осклабился. – Благодарю покорно! Боюсь, вы меня облапошите.
– Опять смеетесь? Ну ладно, скажу, что взяла в долг под проценты…
– По-моему, с займами под проценты вы уже знакомы… – вкрадчиво напомнил он.
– Да прекратите вы издеваться!
– Не понимаю, почему вы так упорно пытаетесь вписаться в эту авантюру? – уже вполне серьезно спросил Шереметьев. – Думаете, будет легко? Занять денег и вкалывать, чтобы отдать долг?
– Вы просили правду, я и говорю правду, – откровенно ответила она, прямо глядя ему в лицо. – А если бы вы прошли через то, что я, вы бы еще и не на такое решились! Я хочу разбогатеть.
Она вспомнила, как клялась, что никогда не будет голодать, и ее семья не будет. Уставившись в пространство, она заговорила:
– Когда-нибудь у меня будут деньги, много. Чтобы я могла есть все, что захочу, а не довольствоваться картошкой с собственного огорода и постными супами. И чтобы у меня было полно самых модных платьев, иностранных, красивых. И шуб, и украшений! И чтобы мой сын получал все, чего захочет. И семья моя чтоб ни в чем не нуждалась… Честно, я этого добьюсь. Вам не понять! Ведь вы никогда не жили бедно. Вы не трудились до седьмого пота, чтобы было что поесть…
Юрий перебил:
– Когда отец выгнал меня из дома, я два года снимал угол за половину своей стипендии и работал по ночам грузчиком, потому что на пятнадцать рублей в месяц было не прожить.
– Но вы могли купить продукты, а я не могла – их просто не было! Да прекратите вы смеяться надо мной!
Света выхватила сигарету из его пачки, он поднес зажигалку. Слишком сильно затянувшись, она закашлялась.
– Бросьте, если не умеете… – отобрал он сигарету и накрыл ее руку своей. – Я вовсе не смеюсь. Меня удивляет, насколько ваш вид не соответствует тому, что вы есть на самом деле. Я помню, как впервые увидел вас в короткой белой юбочке. Вы были юной, самонадеянной, и в голове у вас была одна мысль – как заполучить Ми…
– Знаете что, Юра, – выдернула она руку, – если хотите общаться со мной, вам придется навсегда прекратить разговоры о Михаиле. Вы его не понимаете…
– Где уж мне… – протянул он с кривой ухмылкой. – Только вот что, моя прелесть: уж коли я одалживаю вам деньги, то буду обсуждать Михаила Улицкого. Я даже отказываюсь от процентов за заем, но от права обсуждать Улицкого не откажусь. И вам придется ответить на некоторые вопросы. Вы до сих пор любите его?
– Ничего подобного, – отвернулась она.
– Что ж вы тогда кидаетесь, как тигрица, на его защиту?
– Мне не нравится, когда издеваются над моими друзьями!
– А он все еще влюблен в вас, или, наконец, оценил достоинства своей жены?
Свете хотелось крикнуть, что Миша не бросает Маньку только из-за сына. Ей пришлось прикусить губу, чтобы заставить себя промолчать.
– Он все еще влюблен в вас? – повторил Юрий.
Голос его прозвучал странно, взволнованно.
– А если и так? – ответила она раздраженно. – Я не желаю это обсуждать, потому что вы все равно ничего не поймете… Вы ведь знаете только одну любовь, ту, что за двести долларов!
– Ну да, – хмыкнул он, возвращаясь к своему излюбленному саркастическому тону. – Раньше такое называли животной похотью. Значит, по-вашему, я, способный лишь на подобные низкие чувства, оскверню своим грязным языком чистоту его любви?.. Знаете, меня всегда интересовало, неужели действительно существует чистая любовь?
– Перестаньте ехидничать! Или вы думаете, между нами что-то было? Миша бы никогда…
– Ага, борец за непорочность все-таки он! Я так и думал.
Поняв, что он подразумевает, Света кинула испепеляющий взгляд и отчеканила:
– Все. Разговор окончен. Не нужны мне от вас никакие деньги!
– Неправда, нужны. И какой смысл останавливаться, коль мы уже так далеко зашли? Давайте поговорим об идеальной любви. В этом ведь не может быть ничего оскорбительного для вас, а? Итак, Улицкий любит вас за ваш ум, за вашу душу, за ваш покладистый характер и благородные порывы…
Света всегда считала, что Миша тайно любит ее на расстоянии именно за то хорошее, что есть в ней, и эта мысль помогала ей жить. Но сейчас, когда Шереметьев обманчиво-сладким голосом перечислил эти достоинства, они почему-то прозвучали как оскорбления.
– Вы возродили во мне юношеские иллюзии! Значит, такая любовь в действительности существует? И Михаил любит вас платонически? И любил бы столь же сильно, будь вы уродиной, не обладай вы этими разящими наповал вишневыми глазами?.. Этими густыми золотистыми кудрями, в которые хочется зарываться, вдыхая их аромат… Этими бедрами, так соблазнительно покачивающимися, когда вы танцуете… Ножками, способными свести с ума любого мужчину в возрасте от пятнадцати до семидесяти пяти… Коралловыми губками, дарящими в улыбке счастье лицезреть жемчуг ваших зубов… Я мог бы продолжать описывать ваши прелести, но вынужден сдержать свою животную похоть! – в предельном раздражении он замер на секунду и завершил: – Нужно быть слепым, чтобы не замечать всего этого! Так вы считаете, Михаил Улицкий любит вас только за ваш ум?
Света невольно вспомнила тот невозможный поцелуй за выступом на лестничной площадке – как тряслись у нее колени, и как дрожали руки у Миши. Шереметьев хочет замарать все чистое и святое, что есть у нее. Кто дал ему право лезть в душу?
– Да, конечно! – воскликнула она уверенно.
Несколько мгновений он пристально смотрел на ее возмущенное лицо и вдруг вернулся к привычной насмешливости:
– Дорогая, я вам сейчас одну вещь скажу, только вы не обижайтесь… Улицкий даже не подозревает о наличии ума в этой прелестной головке. Зачем бы ему тогда держать в тайне свою «чистую» любовь? Он мог бы и жене рассказать, что любит вас за ум. Право же, Маня наверняка бы не стала ревновать к этому. Но ему-то трудно примирить верность жене с жаждой обладать вами!
– Думаете, все такие, как вы? – выпалила она гневно.
– Ну, я-то никогда не скрывал, что желал бы вами обладать. Если я чего-то хочу – я этого добиваюсь, меня не мучают вопросы морали и совести. Улицкий же мечется меж двух огней, в аду, который вы для него устроили.