Фельдшер Худокормов, который привык первым приносить все известия, аж побурел лицом от зависти и, дабы избавиться от конкурентки, вслух выразил сомнение, что Феврония не знает, о чем говорит. Но тут двое мужиков привели шатающегося Данилу, кучера Селиванова. Когда он понял, что находится в безопасности, с ним сделалась форменная истерика, и доктору пришлось повозиться, чтобы привести его в чувство.
– Я-я-я это, зна-начится, еду… – бормотал Данила, заикаясь. – А тут: бах! Бах! Ло-лошади понесли… Я побежал… Потом слышу: бах! А п-потом ти… тишина…
– Вы видели, что ваш хозяин именно мертв, а не ранен? – спросил Волин. – Видели хотя бы, кто стрелял?
– Я только разочек оглянулся, когда добежал до холма! – простонал кучер. – Ведь он бы и меня… того… Тулуп у него был черный! Бородища, как у лешего! И ружье…
Он зарыдал, содрогаясь всем телом. Георгий Арсеньевич обернулся, ища взглядом Ольгу Ивановну.
– Он не пьян, – сказал доктор, хмурясь, – но его что-то сильно напугало… Знаете что, придется поехать туда и проверить, что с Селивановым…
– Я поеду, – сказала Ольга Ивановна просто.
– Если он действительно убит, не трогайте тело, – добавил доктор. – Пусть Порошин или этот… петербургский… разбираются.
– Они захотят вызвать вас, если убийство действительно имело место, – напомнила медсестра.
– Да, разумеется, в этом случае я приеду…
Однако новости обладают способностью распространяться с непостижимой быстротой, и не прошло и часа, как Любовь Сергеевна вкатилась в гостиную Снегиревых, экстатически вращая глазами, и объявила:
– Вы слышали? Куприян Степанович мертв… Убит!
Лидочка открыла рот, Федор застыл в изумлении, а пока Наденька искала, что можно сказать на столь сногсшибательное заявление, баронесса Корф спросила, прищурившись:
– В самом деле? И что же вам об этом известно?
– О, – с жаром вскричала почтенная дама, подсаживаясь к столу, – совсем немного!
После чего пустилась в подробные объяснения, и речь ее текла – по часам – шестнадцать с половиной минут. Она включала в себя описание лошадей Куприяна Степановича (ныне покойного), саней Куприяна Степановича (idem [10] ), его кучера – непьющего, но трусоватого малого, привычек фабриканта, включая привычку ездить по дороге вдоль опушки леса, и, наконец, убийства, которое резюмировалось следующим образом: кто-то взял ружье и застрелил господина Селиванова, когда он в санях и с кучером мирно катил по данной дороге. Fin [11] .
– И знаете, – добавила Тихомирова, – по правде говоря, меня совсем не удивит, если убийство Куприяна Степановича как-то связано с убийством господина Колозина!
– Нет, – вырвалось у Федора, – этого не может быть!
Он увидел устремленные на него золотые глаза Амалии и быстро поправился:
– Я хочу сказать, что общего может быть между таким, как Селиванов, и петербургским студентом?
– По правде говоря, – нерешительно заметила Наденька, – я не припомню, чтобы Куприян Степанович даже говорил с нашим гостем, во время ужина или после него.
– Странно, – разочарованно протянула Лидочка, – я тоже не помню, чтобы они общались…
– Здесь определенно какая-то тайна! – вскричала Любовь Сергеевна. – Ах, бедный Павел Антонович, как ему нелегко будет все это перенести!
– Вы, наверное, хотите сказать – бедная семья Селиванова, – негромко заметила Амалия, и хотя она была не по душе Меркулову, он почувствовал, что восхищен той твердостью, с которой она поставила настырную гостью на место.
Впрочем, тут выяснилось, что и экзальтированная поклонница Павла Антоновича в карман за словом не лезет.
– А что такого может быть с семьей Селиванова? – пожала она плечами. – Сейчас они – богатые наследники… Вот и все. Тем более что его жена вовсе не хотела за него выходить, она была влюблена в другого, но ее родители сочли, что он слишком много проигрывает в карты…
– Откуда вам все это известно? – спросила пораженная Наденька.
– Так мой покойный муж – ее дальний родственник, – ответила Любовь Сергеевна снисходительно. – Кстати, ему пришлось ее возвращать, когда она пыталась сбежать из-под венца. Но, поскольку Куприяна Степановича больше нет, теперь она без помех сможет выйти за того, о ком мечтала многие годы…
– Поразительно, – пробормотала Лидочка. – Я же видела ее… Мы все ее видели! Никогда бы не подумала, что она способна на такое… Она же всегда выглядела… Как пишут в романах, «буржуазно»…
– Ты еще скажи, будто она убила мужа, чтобы соединить свою жизнь с другим, – проворчала Наденька.
– Женщина вполне может убить, если решится, – серьезно сказал Федор. – На Сахалине я наслышался таких историй… Впрочем, наверное, это вам неинтересно…
– Вы правы: это нам неинтересно, – сухо сказала Наденька. – Нет ничего более омерзительного, чем уголовщина.
– Не всякое убийство – уголовщина, – заметила Амалия.
– С меня довольно того, что убийство есть убийство, – отрезала Наденька. – И оно всегда омерзительно. У Селиванова остались двое детей, у Колозина одна мать, он был ее единственный ребенок… Вы можете себе представить, каково ей приходится теперь? А мой отец, в доме которого Колозин ночевал перед тем, как его убили… Из-за этого папу теперь имеет право в любое время допрашивать мерзкий сыщик!
На глазах у нее выступили слезы, она всхлипнула и полезла за платком. Лидочка протянула руку и попыталась погладить сестру по плечу, но та отдернулась, сверкнув на нее глазами.
Скрипнула дверь, вошел Сашенька, и только тут Федор сообразил, что никто до сих пор не замечал отсутствия младшего Снегирева.
– Что случилось? – удивленно спросил молодой человек, оглядывая присутствующих. – Что-то с мамой?
– Нет, – ответила Лидочка. – Куприяна Степановича убили.
– Кто убил? – озадаченно спросил Сашенька, поправляя очки.
– Неизвестно, – Наденька скомкала платок. – Где ты был?
– Гулял. Господин Ломов не запретил же мне покидать дом…
– Мы все сидим как на иголках, а ты гуляешь? – сердито спросила старшая сестра.
Дело явно катилось к семейной ссоре, и, судя по взглядам, которыми молча обменивались Лидочка, Федор, баронесса Корф и даже Любовь Сергеевна, никому из них не хотелось на ней присутствовать.
– Мне надо было подумать, – спокойно ответил Сашенька.
Он стоял посреди комнаты, заложив руки за спину, и хотя выражение его лица нельзя было назвать ни заносчивым, ни оскорбительным, ни дерзким, все же было в нем что-то такое, что провоцировало на конфликт.