Слон, казалось, не понимал, что от него требуется. К ужасу погонщика, он словно прирос к месту, полузакрыв глаза. Джахан заорал во всю глотку и огрел слона тростью. От угроз он перешел к посулам, обещая Чоте горы фруктов и купание в грязи. Но ничего не действовало. Слон, на поле битвы проявивший себя безжалостным воином, не желал сражаться с кабаном.
А кабан, утративший к неподвижной громадине всякий интерес, кругами носился по арене. Наконец он избрал своей жертвой Джахана и сбил того с ног.
– Эй! Эй! – Откуда ни возьмись на арене появился Мирка, укротитель медведей.
Криками он пытался привлечь внимание кабана. В руках Мирка сжимал копье, а его подопечный следовал за ним по пятам. В отличие от Чоты, медведь хорошо знал, чего от него хотят. Он издал грозный рык, и кабан, заурчав, бросился на него. Все происходящее виделось Джахану как в тумане. Рев и рычание животных тонули в возбужденном гуле трибун. Медведь поднял лапу с жуткими, специально наточенными когтями и одним ударом распорол кабану брюхо. Внутренности злополучного вепря вывалились наружу, испуская пар и тошнотворный запах. Задние ноги кабана судорожно били по земле. Прежде чем испустить дух, он завопил столь пронзительно, что даже привычные ко всему зрители зажали уши. Трудно было поверить, что этот душераздирающий крик издал зверь, а не духи ада. Мирка с видом триумфатора наступил на подыхающего вепря и помахал публике. На землю упал еще один мешочек с золотом. Мирка схватил награду, взглянул на Джахана, и по его губам скользнула злорадная ухмылка, которую он не счел нужным скрыть. Мальчик понурил голову, чувствуя себя ничтожным и жалким, как мышь. В этот момент ему отчаянно хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила его, скрыв страшный позор.
Однако слон, до сей поры демонстрировавший столь неуместное миролюбие, пришел в ярость. В значительной степени этому способствовали камни, которые швыряли в него разочарованные зрители. Огромные уши Чоты пришли в движение, и он возмущенно затрубил. Зрители, довольные произведенным эффектом, стали кидать в него что ни попадя – тухлые овощи, палки, деревянные ложки, металлические ножны. Напрасно Джахан умолял своего подопечного успокоиться. Шум вокруг стоял такой, что его голос казался не громче комариного писка.
Неожиданно слон устремился к трибунам. Джахан побежал за ним, крича и размахивая руками. Веселье, царившее на трибунах, сменилось испугом. Зрители, вопя от страха, бросились врассыпную, сбивая с ног и затаптывая тех, кто оказался недостаточно проворным. Джахан наконец догнал слона и схватил его за хвост. Разгневанный зверь вполне мог прикончить надоедливого погонщика, но сейчас мальчику было на это наплевать. Стражники с мечами и копьями уже бежали к Чоте, хотя, судя по их растерянным лицам, они не представляли, как действовать в подобной ситуации. Слон снес ограждение и вломился в ложу, где сидели чужеземные посланники. Венецианский посол заметался и упал, растянувшись во весь рост. Кто-то наступил на него, раздался треск бархатного кафтана. Джахан увидел, что сапфировая брошь валяется на полу. Пользуясь всеобщей паникой, мальчик незаметно поднял драгоценность и спрятал ее за поясом.
Когда погонщик снова вспомнил про слона, тот был уже у самой ложи султана. Венценосный повелитель не счел возможным спасаться бегством. Он восседал в своем кресле, неподвижный, как скала. Ни один мускул не дрогнул у него на лице, словно вокруг ровным счетом ничего не происходило. Великий визирь никак не мог тягаться в выдержке со своим повелителем. С обезумевшим взором и пеной у рта он выкрикивал какие-то бессмысленные приказы. Ощутив запах страха и ненависти, исходящий от этого человека, Чота устремился к нему. Хоботом он сбил с головы Лютфи-паши роскошный тюрбан и подбросил его в воздух, будто демонстрируя очередной трюк.
– Стража! – завопил великий визирь.
Краешком глаза Джахан заметил, как один из лучников целится в голову слону. Он бросился к стражнику как раз в тот момент, когда последний выпустил стрелу.
Резкая боль пронзила правое плечо Джахана. Он отчаянно заверещал, рухнул на землю и лишился чувств. Услышав голос погонщика, слон резко остановился. Люди, толпившиеся вокруг, – тоже. Какофония звуков, только что бушевавшая на Ипподроме, внезапно сменилась напряженной тишиной. Все взоры были устремлены на истекающего кровью мальчика. И тут султан сделал то, чего никто от него не ожидал. Он неспешно встал и засмеялся.
Страшно представить себе, какие кары обрушились бы на слона и погонщика, если бы Чота избрал своей жертвой не великого визиря, а властелина мира. Но смех султана спас их. Кто-то подобрал с земли грязный и помятый тюрбан и почтительно вручил его Лютфи-паше. Великий визирь схватил свой головной убор, но надевать не стал. Постепенно все зрители вернулись на свои места. Чота затопал к выходу так невозмутимо, как будто причиной всеобщего переполоха был вовсе не он.
* * *
– Как видно, ты спятил, безмозглая скотина! – кричал Джахан Чоте из носилок, на которых его несли домой. – Можешь не сомневаться, эта дурацкая выходка тебе даром не пройдет! Самое малое, что теперь тебе сделают, – это отрежут яйца. А может, тебя зарубят на мясо и подадут к столу с капустой и луком! А я по твоей милости заживо сгнию в тюрьме!
Попадись ему сейчас ведро, мальчик с удовольствием пнул бы его. Окажись под рукой ваза, он с наслаждением расколотил бы ее на куски. Но никаких предметов, на которых можно было бы сорвать гнев, рядом не имелось. К тому же у него отчаянно болело плечо. Впрочем, страх, терзавший его сердце, был так силен, что заглушал боль. И хотя Джахан осыпа́л ругательствами слона, но в случившемся он обвинял главным образом себя, и это было особенно мучительно.
Когда погонщика доставили в зверинец, Олев сначала бросил взгляд на его бледное лицо, потом внимательно посмотрел на стрелу, торчавшую из раны, и кивнул близнецам-китайцам. Оба бесшумно исчезли и вскоре вернулись с мешочком опиума.
– Что ты собираешься делать? Зачем все эти ножи? – испуганно спрашивал Джахан, наблюдая, как его старший товарищ выкладывает на поднос разнообразные лезвия.
Шея у мальчика онемела, губы пересохли, а кожа приобрела мертвенно-бледный оттенок.
– Ты слишком любопытный, – отрезал Олев. – Я намерен вытащить эту штуковину.
– Но каким образом?
Ответа не последовало. Олев заставил мальчика выпить маслак – отвратительно пахнущий зеленоватый отвар сухих листьев конопли. Едва Джахан сделал первый глоток, голова у него пошла кругом, а когда он допил последнюю каплю отвара, мир вокруг стал до странности ярким и переливающимся. Опиум растерли в кашицу и смазали им рану. После этого Олев и китайцы вынесли Джахана в сад, где было намного светлее, чем в сарае.
– Прикуси это! – приказал Олев.
Джахан послушно сжал зубами тряпку, которую ему сунули в рот. Впрочем, толку от этого было мало. Когда стрелу вытаскивали, он так отчаянно верещал, что птицы, сидевшие на ветвях, с испуганными криками взвились в воздух.
* * *
Вечером того же дня, когда Джахан чуть живой лежал на своем тюфяке, в дверях появился архитектор Синан. Точно так же, как в памятную ночь после сражения, он уселся на пол рядом с мальчиком и поинтересовался: