Примерно через месяц в подземелье появился новый арестант – юноша, на свою беду обладавший слишком миловидным лицом. Как оказалось, то был мелкий жулик. По приговору суда он получил сто ударов плетью и теперь с трудом передвигался. Когда экзекуция завершилась, злоумышленник, согласно обычаю, должен был поцеловать руку палача и поблагодарить его за науку. Более того, закон предписывал ему заплатить палачу, который изрядно утомился, орудуя плетью. Но у воришки не нашлось ни единой монеты. В результате его вновь высекли и бросили в крепость Семи Башен.
Хотя в камере Джахана было достаточно свободного места, новичка затолкали в камеру напротив. Абдулла незамедлительно принялся изводить парнишку приставаниями. Новенький всячески пытался отражать его происки. Днем и ночью до Джахана доносился его высокий голос, дрожащий от страха и возмущения. Сознавая, что ему нужно все время быть настороже, бедняга почти не спал. Щеки его ввалились, а под глазами залегли темные круги.
Однажды Джахана, задремавшего перед самым рассветом, разбудил какой-то шум. Заглянув в камеру напротив, он увидел Кайнака, который, сидя в углу, выщипывал себе брови. Остальные арестанты, хохоча и сыпля проклятиями, играли в кости. Внезапно взгляд Джахана приковал блеск лезвия: Абдулла, приставив к горлу новичка кинжал, свободной рукой стаскивал с него штаны. Всем прочим, казалось, не было до этого никакого дела.
Джахан подбежал к дверям и, схватившись за прутья решетки, заорал во весь голос:
– Балабан!
В ответ ни звука.
– Балабан, где ты?
– Чего надо? – раздался в темноте хриплый голос. – Что ты орешь, как недорезанный петух?
– Посмотри, что Абдулла творит с тем молодым парнем!
– А мне какое дело?
– Ты должен ему помочь.
– Если я буду помогать всем безмозглым шалопаям, у меня не останется времени даже справить нужду.
– Но он еще совсем мальчишка.
– И что с того? Так уж устроена жизнь, – философски изрек цыган. – Если ты молоток, то бей. Если же ты гвоздь, то терпи, когда тебя колотят по шляпке.
– Да хватит уже нести всякую ерунду! – взревел Джахан. – Сделай что-нибудь или… – Незаконченная фраза повисла в воздухе. Джахан несколько раз судорожно сглотнул. Он сам не знал, что «или». Ему нечем было пригрозить Балабану. – Или ты ничем не лучше Абдуллы! – наконец выпалил юноша.
– Так оно и есть, – невозмутимо ответил Балабан. – Если ты думал иначе, то ошибался на мой счет.
Абдулла сдавленно захихикал. Руки его уже ласкали ягодицы жертвы.
– Может, ты завидуешь этому красавчику? – издевательски протянул он. – Тогда следующая очередь твоя!
В наступившей тишине Джахан лихорадочно прикидывал, как поступить. Балабан, Кайнак, злополучный юнец, арестанты из других камер – все ждали его ответа. Джахан чувствовал, что щеки его заливает жаркий румянец. Он знал: пустыми угрозами и бессильными ругательствами Абдуллу не проймешь. И тогда он сказал:
– У меня есть слон. Он уже затоптал пропасть народу. Клянусь, если мы оба выйдем отсюда, он затопчет и тебя тоже.
– Что это за тварь такая – слон? – В голосе Абдуллы послышалось удивление.
– Это самый огромный зверь на земле. Ростом больше дома.
– Э, парень, да ты, я вижу, наглотался гашиша, – ухмыльнулся Абдулла. – Где это ты видел зверей больше дома?
– Представь себе, видел. И ты скоро увидишь. Можешь не сомневаться, мой слон растопчет тебя в лепешку.
– Только болван может рассчитывать, что я поверю в такие выдумки!
– Это не выдумки, – вмешался Балабан. – У меня у самого есть слониха. Они с его слоном стали мужем и женой. Ох и умные, я вам скажу, звери. Намного умнее некоторых людей. Раздавить человека слону так же просто, как тебе раздавить жабу.
Слова предводителя цыган заставили Абдуллу отнестись к угрозе более серьезно.
– А что они едят, эти слоны? – нахмурившись, спросил он.
– Человеческое мясо, – не замедлил с ответом Джахан.
– Врешь! – заявил Абдулла, но на этот раз уже без особой уверенности.
В это мгновение новичок вырвался из его хватки и отбежал в дальний угол камеры. Весь следующий день он молчал, затравленно озираясь по сторонам. К счастью, вскоре его должны были выпустить. Джахан был рад за него, но, когда юноша покидал темницу, даже не поднял головы с тюфяка, чтобы попрощаться с ним. Неодолимая усталость сковала его по рукам и ногам. К тому же его бил озноб и мучила жажда. Время словно остановилось для него. В бреду Джахан целовал Михримах, беседовал с Синаном, смеялся с Юсуфом, Николой и Давудом. Потом его со всех сторон окружили гхулы и ифриты – огромные крылатые джинны. Один из них, до крайности докучливый, настойчиво подносил к губам больного чашку с каким-то отваром.
– Ступай прочь! – простонал Джахан. – Не надо мне ничего от ифрита!
– Где ты здесь видишь джиннов, недоумок несчастный?
Джахан с трудом поднял веки:
– Балабан, это ты?
– А кто же еще. Давай-ка, парень, выпей это. У тебя жар.
Держа чашку у губ Джахана, цыган свободной рукой помог ему сесть, привалившись к стене.
– Что ты здесь делаешь?
– Принес тебе напиться.
– А как ты сюда попал?
– У меня есть ключи от всех камер в этом коридоре.
– Но кто тебе их дал?
– Ш-ш, об этом мы поговорим позднее. Скажи лучше, у тебя есть жена?
– Нет.
– А возлюбленная? Красотка с большой грудью и мягкой теплой задницей? Представь, что это она приготовила тебе шербет. Сделай глоточек, не обижай ее понапрасну.
Однако Джахан при всем желании не мог вообразить, чтобы Михримах приготовила ему – или кому-нибудь другому – шербет. Он закрыл глаза и покачал головой:
– Я не хочу…
– Доверься мне и выпей этот отвар.
– Довериться тебе? После того как ты и пальцем не пошевелил, чтобы помочь тому несчастному мальчишке…
– Мальчишка был не из наших, – вздохнул Балабан. – Если я буду брать под свою защиту всех без разбору, это не придется по нраву людям моего племени. Того и гляди они выйдут у меня из повиновения. А справиться с этим народом и так непросто. Знаешь, как говорят: «У цыган всегда три мнения на двоих».
– Значит, ты защищаешь только своих?
– Да, лишь свое племя. Это моя семья.
– Да пошла она к шайтану, твоя семья!
– Не распускай язык, приятель! С чего ты взял, что я буду защищать всякого пройдоху, попавшего в эту дыру?
– Почему же тогда ты помог мне? Я ведь тоже не из вашего племени. Знаешь, я ошибся, когда сказал, что ты такой же, как Абдулла. Ты еще хуже.