Государь протянул руку в сторону, неприметный человек, стоявший до того за спинкой кресла, тут же вложил Василию в руку бумагу.
– О том вручаю указ сей!
Я стоял, оглушенный известием. Федор делал мне какие-то знаки.
Я низко поклонился и едва успел подхватить падавшую шапку.
– Благодарю за милость твою, государь! И впредь за тебя живота щадить не буду!
Ну не кричать же «служу Советскому Союзу!». А что в таких случаях говорят, я и не представлял. И Федор хорош: знал ведь, зачем идем, что – подсказать заранее не мог, что ли? Побратим, называется!
Государь махнул рукой, подзывая подойти поближе. Я приблизился к самодержцу.
– Ты думаешь, мне лично то золото нужно было? – Он ласково смотрел мне прямо в глаза. Мотнул бородой. – Выкуп за пленных платить надо, врагов подкупить, чтобы друзьями стали, вот зачем золото надобно. Не одна спасенная жизнь в каждом том сундуке! Служи и впредь верно, и государь тебя не забудет, не обойдет милостью усердие твое.
Я понял, что аудиенция заканчивается. Зажав в руке грамоту, отошел на три шага назад. Однако на этом сюрпризы не кончились.
– Дарую тебе ко княжескому званию землю, да не в Вологде, в Подмосковье, дабы в случае надобности долго ждать не пришлось.
Снова государь протянул руку в сторону, и человек за креслом вложил в его руку еще одну бумагу. Подойдя, я с поклоном ее принял.
– Благодарю тебя, государь!
– И ты здрав буди, князь!
Федор сделал мне едва заметный знак рукой. Я попятился к выходу и вышел, чуть не упав в дверях из-за шубы. Фу!
Я стоял в зале и никак не мог прийти в себя. Слишком много перемен, и все неожиданно. Я – князь! Да еще и земли привалило. Правда, князь служилый, не по праву рождения, но все же…
Где хоть земля-то моя? Я развернул указ, вчитался. Так, деревни Чердынь, Охлопково, Обоянь, Вереши. Это же все на юг от Москвы, на Оке, недалеко от Коломны. Ох и хитер государь, а может – придворные дьяки. Землю вроде дали, а земли-то почти порубежные. Хочешь не хочешь, защищать от беспокойных соседей надо, стало быть – дружину сильную держать. Одним выстрелом государь двух зайцев убил.
Вот дождусь Федора – надо с ним поговорить, звание обмыть. Не каждый день князьями становятся!
Долго его не было, наконец вышел – улыбающийся, видно – сладились дела.
– Поехали!
– Куда?
– Он еще и спрашивает! Ко мне, конечно. Княжеский титул обмыть надо.
– Так это я должен пир закатывать!
– Эка беда! Твоя радость – моя и наша радость! Побратимы рады приветствовать князя и ждут тебя на пир! – Он счастливо улыбался, насмешливо глядя, как я мучаюсь с горлатной шапкой, не зная, куда ее пристроить. – Думаешь, у меня запасы вина в подвалах оскудеют?
Хитер Федор. Мало того что в тайне держал повод для вызова к государю, так еще и пир приготовил, сам гостей созвал.
Когда мы на возке въехали во двор, он уже был полон саней, возков. Толпились побратимы, встретившие нас восторженным ревом.
– Новоиспеченному князю – слава!
Меня подхватили на руки и понесли по лестнице в дом, да все с шутками, прибаутками. Хоть бы не уронили – я мужик здоровый, тяжелый, да еще и в шубе этой пудовой.
Расселись за уже накрытый стол. Слово взял сам хозяин.
– Други мои, побратимы, любезные моему сердцу! Все знают, по какому поводу мы собрались?
Собравшиеся завопили в шутку:
– Не ведаем того!
– Тогда скажу. Сегодня боярин славный Георгий Михайлов удостоен княжеского звания.
Все закричали:
– Ур-ра! Многие лета!
Федор продолжил:
– Вот уже год минул с тех пор, как боярин – наш побратим. Не ошиблись мы в нем. Так поднимем же полные чарки за князя, здоровья ему и многие лета!
Все дружно чокнулись, выпили. Мне пришлось хуже всех – чарка была огромной, больше похожа на маленькое ведерко.
После чарки закусили; многие подходили, обнимали, поздравляли. Дальше пошли тосты за государя, за хозяина дома, снова за меня. Я так понял, что вечер удался на славу, потому как дальнейшее вспоминалось отрывками, и проснулся я утром на постели, разутый и раздетый. Однако, хоть убей – не помню, как я это делал. Огляделся. Рядом стоял кувшин с рассолом. Заботливые слуги расстарались, видно!
Я отпил половину содержимого кувшина. Немного полегчало. Одевшись, прошел в трапезную.
К моему немалому удивлению, пир продолжался, хотя народу было значительно меньше, чем накануне. А больше всего удивил Федор – как новенький пятак. Он что, выпил мало вчера или ему незнакомо похмелье?
– Садись рядышком, – хлопнул он ладонью по скамье. – Выпьешь?
– Нет! – При одном упоминании о выпивке меня мутило.
– Правильно! Тогда подкрепись.
Есть тоже не хотелось, но, видя, как другие с аппетитом жуют цыплячьи ножки, я разохотился.
– Удивляешься, Георгий, что званием княжеским жалован? – наклонился ко мне Федор.
– Удивлен, не скрою.
– Государю земли нужны, а чтобы эти земли защищены были, он хочет людей своих, надежных и умеющих это делать, на земли сии посадить. А еще государю злато-серебро необходимо – пленных выкупать, а пуще того – тех же крымчаков подкупить да ногайцев, чтобы не нападали, сел да городов не разоряли, людей в полон не уводили. Да время государю потребно, чтобы окрепла Русь, сил набралась. Не быстрое это дело, может, мы и не увидим, как сильна Русь станет – только потомки наши. Но верит государь, и мы должны верить, что настанет день и час, когда возвысится Русь, и государство наше могучим будет, а соседи злые его бояться и уважать станут. Не для себя казну государь собирает – для дела важного. И еще – любая война требует денег, золота. И много! Сам прикинь: пищали, пушки, припасы к ним, а для ратных людей – жалованье опять же. Так что выходит – государь спасенным золотом доволен не меньше, чем твоими военными успехами.
Мы просидели до полудня, потом побратимы стали разъезжаться.
Попрощавшись с Кучецким, покинул его гостеприимный дом и я. С удовольствием вдыхая морозный воздух, я дошел, поскрипывая снегом, до постоялого двора.
– Здравствуй, боярин! – радостно поприветствовал меня Федор.
– Выше бери, Федор, князь я отныне!
– Да ну?! – изумился Федька. – То-то я смотрю, ты прямо весь сияешь. Что делать будем?
– Да вот раздумываю – земли мои новые, государем даренные, осмотреть или домой ехать?
– Домой, конечно! – безапелляционно заявил Федор. – Домашние-то твои еще о радости, о чести великой не знают. Порадовать надо, а земля – она никуда не денется.