– Что, прямо так в клетке? – издевательски спросил Эгиль.
– Ясная трупорешина, прямо в клетке! Я себе вообще возьму в обычай, всем скальдам выступать в клетках!
– Нет такого обычая, – усомнился Бьорн, сидевший через одно место от Йормунрека, справа от Торлейва.
Йормунрек странно посмотрел на него:
– Я сказал, значит, есть.
– Если конунг говорит. Скальдам в клетке выступать. Значит, надо в клетке [175] , – примирительно предложил Ингимунд.
– Мёда дай, – потребовал Эгиль.
Бьорн встал из-за стола и отнес ему свой кубок под пристальным взглядом конунга. Опорожнив просунутое сквозь прутья, скальд вернул кубок, нарочито отхаркался, плюнул на пол, и начал:
– Приплыл я, полн
Распева волн
О перси скал,
И песнь пригнал. [176]
– Ух ты, дротткветт! Сложный склад! – разинул рот Эцур.
Торлейв отвесил ему затрещину. Скальд продолжал:
– Воспеть велите ль,
Как наш воитель
Славит своими
Делами имя?
– Что-то сильно слабее, чем обычный Сын Лысого, – шепнул Родульфу Каппи. – Созвучья затасканные, ни одного путного кеннинга.
– Твой грозный пыл
Врагов разил,
И Один зрил
Одры могил.
– И Один зрил одры могил, – одобрительно повторил ворон на плече Фьольнира.
Эгиль говорил еще некоторое время. Пара-тройка вис, не упоминавших Йормунрека, даже была сравнима с обычным для него качеством скальдического склада, особенно слова про себя самого (ясное дело, от этого он не смог удержаться даже в чужой хвалебной драпе). Но все, где упоминался конунг, было или двусмысленно, или не по-Эгилеву плоско и холодно, несмотря на отточенность конечных созвучий. В некоторых местах, Родульф невольно поморщился. Наконец, сидевший в клетке усилил голос, чтобы сказать последнюю вису:
Соколу сеч
Справил я речь
На славный лад.
На лавках палат
Внимало ей
Немало мужей,
Правых судей
Песни моей.
Повисла неловкая тишина. Эцур был первым, кто ударил по столу рукоятью ножа, и на некоторое время единственным, так что Большеротый уже начал оглядываться по сторонам, пытаясь сообразить, а не спорол ли он в очередной раз какую чушь. За ним тот же стук одобрения, только кубком, произвел вернувшийся на свое место за столом Бьорн, а чуть после него – Горм, Торлейв, и Родульф. За признанием знатоков скальдического искусства последовал всеобщий грохот.
– Двадцать вис – это самая длинная драпа рунхентом! – прокричал на ухо Йормунреку Торлейв.
– В мою честь! – конунг тоже несколько раз долбанул по столу чашей, сминая драгоценное красное золото. – Песнь исполнена превосходно. Я решил теперь, Бьорн, как поступить с Эгилем. Ты так горячо защищал его, что готов был даже стать мне врагом. Так пусть будет по-твоему, пусть Эгиль уйдет от меня целый и невредимый. Но ты, Эгиль, вперед путешествуй так, чтобы, покинув сейчас эту палату, ты больше никогда не попадался на глаза ни мне, ни моим ярлам, а на этот раз я подарю тебе жизнь. Достаньте его из клетки.
Эгиль ответил:
– Голову я
Не прочь получить:
Пусть безобразна,
Но мне дорога.
Йормунрек конунг
Мне отдал ее —
Кто получал
Подарок богаче!
Кстати, а как насчет моего меча, прозванного Ехидной?
– Вот это наглость, – восторженно пробормотал Каппи.
– Я дам тебе мой рунный меч, Драгвандиль, только чтоб ты заткнулся, – Бьорн Маленький поднялся с места.
Он подошел к вытащенному карлами из узилища нагому и дурнопахнущему скальду, обнял его, и перепоясал его своим поясом с мечом. Тот хотел еще что-то сказать, но верный товарищ вытолкал Сына Лысого из покоя. Бьорновы дружинники поднялись из-за столов и повалили вслед.
– Похоже, Йормунрек вскорости окончательно недосчитается еще одного ярла, – очень негромко заметил Родульф. – Недолго Бьорн сын Торира с нами пробыл. Его, я слышал, Адальстейн в Йорвик звал…
– А что вообще он у Йормунрека потерял? – спросил Каппи.
– Отцы их. Друзьями были, – пояснил Ингимунд.
– Так скажи, что за совет дал Горм Эгилю? – шепнул Родульфу Кнур.
Ответом была едва слышная отдельная виса:
– Драпу сложи,
Полную дрянь:
Хвалишь кого
В драпе дрянной,
Значит, дурак
Драпы предмет.
Думает, медь —
пламя воды. [177]
Незадолго до спуска Сунниной колесницы за черту окоема, облака над Вейлефьордом разошлись, и синева неба подцветила волны, до того свинцово-серые. Холодный ветерок задувал через заливы, со стороны Хёрдаланда, неся дыхание дальних ледников. Этот же ветерок полоскал парус челна, в котором готовился отправиться в последнее плаванье Виги. Тремя днями ранее, старый грамотник долго сидел с Хёрдакнутом, Йокулем, Ньоллом, Ламби, и Карли, обсуждая возможные способы обороны Танемарка от Йормунрекова войска или откупа от братоубийственного и, по свежим слухам, вконец озверевшего конунга, вероятность подмоги от Хакона Хаконссона (сильно навряд ли), из Альдейгьи или Йорвика (помощь не успеет), из Волына от Драговита (послать гонцов морем), из Старграда и Зверина (послать гонцов по суше). До Зверина в последнее время стало можно очень быстро добраться вдоль берега возком на парусном ходу, и Виги должен был написать послание Свинко Зверинскому, а наутро передать его венедскому новику Вратко, чтоб тот свез письмо вождю. Когда Вратко не получил обещанного ни с рассветом, ни несколькими часами позже, он и Йокуль вошли в дом грамотника и нашли того сидящим, уронив голову на стол, перед пустым листом бумаги. Мертвые пальцы сжимали остро заточенный стержень из аспидного сланца.
– И куда он теперь отправится? – спросил ярла Ламби.
– Кого послушать, – тот стоял на причале, сгорбившись и опираясь на посох, и оттого выглядел лет на тридцать старше своего действительного возраста, а Рагнхильд, поддерживавшая мужа слева, на вид годилась Хёрдакнуту скорее в дочери, чем в жены. – До сумерек богов, все, кто умер не в бою, шли в страну Хель. Теперь все по-другому, как Бальдер вернулся, так что, наверно, к Магни в этот, как его, Идаволль. Или, может, к венедскому Яросвету, тот вроде мудрецов под свое начало собирает. Только…