— Не-е-ет! — простонал лиловый дым.
Цветок-в-Ночи потянулась за бутылкой и пристроила её у себя на колене. Дым так и хлынул вниз — казалось, он пытается просочиться сквозь трещины в мраморном полу.
— Мне представляется, — сказала Цветок-в-Ночи, — что, если все мужчины, к которым мы обращались за помощью, требовали что-то в уплату, джинн тоже вправе запросить свою цену. Наверное, это такое мужское свойство. Джинн, если ты согласишься помочь Абдулле, я обещаю тебе любое логически обоснованное вознаграждение.
Лиловый дым начал недовольно засасываться обратно в бутылку.
— Ла-а-адно, — пробурчал джинн.
Две минуты спустя заколдованные занавеси на входе в комнату принцесс рывком раздвинулись и все выбежали в большой зал, призывая Дальциэля и волоча беспомощного пленника — Абдуллу.
— Дальциэль! Дальциэль! — верещали тридцать принцесс. — Это что же, «охранять» называется? Постыдился бы!
Дальциэль поднял глаза. Перегнувшись через подлокотник трона, он играл в шахматы с Хазруэлем. При виде толпы принцесс он несколько побледнел и махнул брату рукой, чтобы тот убрал доску. К счастью, толпа принцесс была такой плотной, что Дальциэль не заметил в её гуще ни Софи, ни Джарину Джамскую, однако Джамала его прекрасные глаза заметили и сузились от изумления.
— Ну, что опять? — проныл он.
— В наши покои проник мужчина! — визжали принцессы. — Страшный, ужасный мужчина!
— Какой ещё мужчина? — протрубил Дальциэль. — Кто посмел?
— Вот! — пропищали принцессы.
Абдуллу выпихнули вперёд, между принцессой Беатрис и принцессой Альберийской. Одет он был весьма бесстыдно — на нём не было ничего, кроме кринолина, который висел в гардеробной нише. Кринолин был главной частью плана. Под ним среди прочего прятались ковёр-самолёт и бутылка с джинном. Когда Дальциэль взглянул на Абдуллу, тот от души обрадовался, что принял эти меры предосторожности. Раньше он не думал, что глаза у ифритов горят самым настоящим пламенем. Глаза у Дальциэля были как два синеватых горна.
Поведение же Хазруэля смутило Абдуллу ещё сильнее. По обширному лицу Хазруэля расплылась гнусная ухмылка, и он сказал:
— А! Опять ты!
И он сложил могучие руки и как-то уж слишком саркастично скривился.
— Как сюда попал этот юноша? — гневно спросил Дальциэль трубным голосом.
Никто не успел ответить, как Цветок-в-Ночи приступила к исполнению своей части плана — она протолкалась сквозь толпу принцесс и грациозно пала ниц на ступени трона.
— Пощади, о великий ифрит! — вскричала она. — Он пробрался сюда, чтобы спасти меня!
Дальциэль презрительно рассмеялся:
— Так он же глупец. Я попросту сброшу его обратно на землю.
— Только попробуй, о великий ифрит, и я отравлю тебе жизнь! — объявила Цветок-в-Ночи.
Она не играла. Она знала, что говорила. И Дальциэль это понимал. По его узкому бледному телу пробежала дрожь, а пальцы с золотыми когтями стиснули подлокотники трона. Но глаза всё ещё полыхали от ярости.
— Я сделаю, что пожелаю! — протрубил он.
— Тогда соблаговоли проявить милосердие! — воскликнула Цветок-в-Ночи. — Предоставь ему хотя бы ничтожную возможность уцелеть!
— Молчи, женщина! — протрубил Дальциэль. — Я ещё не решил. Я хочу сначала узнать, как ему удалось сюда попасть.
— В обличье собаки повара, само собой, — сказала принцесса Беатрис.
— А когда он превратился в человека, то оказался совсем неодет! — добавила принцесса Альберийская.
— Какой кошмар! — закивала принцесса Беатрис. — Пришлось надеть на него кринолин Её совершенства.
— Подведите его поближе, — приказал Дальциэль.
Принцесса Беатрис и её помощница подтащили Абдуллу к подножию трона, причём Абдулла шёл крошечными, жеманными шажками, надеясь, что ифриты спишут такую странную походку на кринолин. На самом же деле ему приходилось семенить, потому что под кринолином прятался ещё и пёс Джамала. Абдулла изо всех сил стискивал его бока коленями, чтобы псу не пришло в голову выскочить. Эта часть плана подразумевала отсутствие пса, а принцессы все как одна считали, что Дальциэль непременно отправит Хазруэля на поиски собаки, а тот разоблачит всеобщий обман.
Дальциэль вперил в Абдуллу гневный взор. Абдулле осталось уповать лишь на то, что Дальциэль и вправду не располагает никакими особенными возможностями. Хазруэль говорил, будто его братец слаб. Однако Абдулле подумалось, что даже слабенький ифрит — в несколько раз сильнее человека.
— Так ты прибыл сюда в обличье собаки? — протрубил Дальциэль. — Каким образом?
— Волшебным, о великий ифрит, — ответил Абдулла. Вообще-то он собирался детально всё объяснить, однако под кринолином Её совершенства разыгралась небольшая битва. Оказалось, что пёс Джамала ненавидит ифритов даже сильнее, чем большую часть человечества. Он так и рвался покусать Дальциэля. — Я принял обличье пса твоего повара, — начал объяснять Абдулла. Тут пёс так рьяно устремился к Дальциэлю, что Абдулла испугался, как бы он не вырвался. Он был вынужден ещё сильнее стиснуть колени. Пёс ответил на это громким грозным рыком. — Прошу прощения! — простонал Абдулла. На лбу у него выступил пот. — Я ещё не отвык от собачьего обличья и время от времени не могу сдержать рычания.
Цветок-в-Ночи поняла, что Абдулле приходится туго, и ударилась в рыдания.
— О благороднейший принц! Ради меня унизиться до собачьего облика! Пощади его, благородный ифрит! Пощади!
— Молчи, женщина! — снова оборвал её Дальциэль. — А где этот повар? Подведите его ко мне.
Принцесса Фарктанская и наследница Таяка выволокли вперёд Джамала, который ломал руки и подобострастно корчился.
— Досточтимый ифрит, клянусь, я тут ни при чём! — выл Джамал. — Только не делай мне больно! Я не знал, что это не настоящая собака!
Абдулла был готов поклясться, что Джамал в полном и неподдельном ужасе. Может, и так, но у повара хватило разумения даже в таком состоянии погладить Абдуллу по голове.
— Хорошая собачка, — проговорил он. — Молодец. — После чего рухнул ниц и принялся на занзибский манер пресмыкаться на ступенях трона. — О величайший из великих, я невиновен! — голосил он. — Невиновен! Не казни меня!
Голос хозяина успокоил пса. Рык прекратился. Абдулла чуточку расслабил колени.
— Я тоже невиновен, о собиратель венценосных дев, — заявил он. — Я пришёл спасти только ту, которую люблю. Неужели ты не проявишь снисхождения к моей верности — ведь ты и сам любишь столько принцесс!
Дальциэль с озадаченным видом почесал подбородок.
— Любовь? — протянул он. — Нет, не могу сказать, чтобы это чувство было мне понятно. Я вообще не понимаю, смертный, как что бы то ни было могло заставить тебя оказаться в подобном положении.