– Парень, ты кто? – спросил слабым голосом молодой мужчина в засаленном камуфляже. – Вы правда ополченцы? Я тоже – служил в отряде Мостового, попал в плен… Что происходит? Наши перешли в наступление? Нас увезут в тыл?
Толпа прибывала, люди теснились вокруг него, боялись подойти ближе. Илья поднес к губам стальной рупор – проржавевший, деформированный, – судя по вмятинам, этой штуковиной усердно били кого-то по голове.
– Граждане, внимание! С вами говорит Илья Ткач – офицер спецназа Донецкой Народной Республики! Я тоже сидел в этом лагере, сбежал месяц назад, может быть, кто-нибудь из вас меня вспомнит! – На этих словах толпа зашумела, посыпались выкрики – кто-то действительно узнал! – Граждане, слушайте меня! – взывал он, перекрывая гул толпы. – Наши войска не наступают, нас только четверо, мы прорвались сюда, чтобы уничтожить этот концлагерь! Мы не сможем вас отсюда эвакуировать! Но вы можете бежать – прямо сейчас, в лес! Выходите за ворота, бегите к лесу! Старайтесь уйти этой ночью как можно дальше! Прячьтесь, просите помощи, мир не без добрых людей! Если есть среди вас ополченцы – а они обязательно есть, – прорывайтесь на восток, к нашим! За вашей спиной площадка с телами ваших охранников, там много оружия! Разбирайте, если хотите выходить с боем!
– А если не хотим? – выкрикнул кто-то. – Нас же убьют теперь из-за вас!
– Граждане, мы все понимаем! – вещал Илья. – Но учтите, это лагерь смерти, отсюда живыми не выпускают! Конечно, многих из вас схватят, будут пытать, убьют, но вас убьют в любом случае, или вы умрете от голода, побоев, холода… Я знаю, среди вас есть те, кто не хочет никуда бежать, кому бежать некуда, кому плевать, что с ним будет завтра, но сегодня он хочет жить! Мы не вправе решать вашу судьбу! Собирайтесь вместе, кто хочет остаться в плену, выходите за ворота, сидите в поле тесной кучей, а когда появятся военные, выходите к ним с поднятыми руками! Вас не будут убивать, вы им нужны как бесплатная рабочая сила! Остальные – разбегайтесь, не ждите, времени нет! На нас не рассчитывайте, мы не можем никого взять, не можем предоставить вам гарантии и транспорт! Но по эту сторону ворот никого остаться не должно – лагерь подлежит уничтожению!
Илья закончил речь, выбросил динамик. К нему подходили люди, кто-то благодарил, пытался обнять, кто-то задавал вопросы, на которые он не мог ответить. Он понимал, что многих могут убить, хотя эти люди могли бы прожить и подольше, но невозможно быть добрым и пушистым для всех! Он не нес добро в массы, он не умел это делать, он всего лишь уничтожал зло!
Латышевич распахнул ворота, и к ним припустили первые «желающие». Те, что имели силы и злость, устремлялись назад, ковырялись в груде трупов – подбирали автоматы, избавляли мертвецов от груза боеприпасов, потом спешили обратно. Кто-то умолял спецназовцев взять их с собой – помочь выжить в этом нелегком мире, но они лишь виновато разводили руками. Были и такие, кто проклинал их – зачем диверсанты такое сотворили, если скоро все равно компетентные органы во всем разберутся и невиновных отпустят домой, заплатив все положенные по закону компенсации! Выслушивать этот бред Илья не собирался, но приходилось слушать, виновато улыбаться.
Люди покидали лагерь – даже те, кто боялся это делать.
– Илюха? – недоверчиво прозвучало рядом. – Илюха Ткач?
Он резко повернулся, уставился на худого узника. Волосы у парня висели клочьями, борода торчала пучками, под глазами красовались мешки, старящие его лет на сорок. Но он улыбался, неуверенно тянул дрожащую руку.
– Немченко? Немченко, ты? – Илья заключил своего бывшего товарища в объятия. Тот даже застонал от боли. – Прости, Немченко, прости, – спохватился он, отстранился, начал жадно всматриваться в лицо парня, единственного выжившего из тех, с кем он имел дело. Тогда он отказался бежать с Ильей, у него просто не было сил.
– Да не смотри ты так, я это, – попытался улыбнуться арестант. – Живой, как видишь, в мертвяка не превратился, сил, правда, с гулькин хрен осталось, ну да ладно…
– А я вспоминал тебя. Все время думал, вот какого хрена ты не пошел со мной – ведь я же вырвался. И ты сейчас гулял бы на свободе…
– Ерунда это, – отмахнулся Немченко. – Я бы тормозил тебя, и хрен бы ты прорвался. Да ладно, все нормально, не сдох же.
– Как тут после меня было?
– Как обычно, не курорт, – ответил Немченко. – Все по-прежнему, надзиратели лютуют, лупцуют всех подряд, особенно когда поддадут, трудимся в Кашланах – там на ноябрь намечена сдача поселка… А ты что же, Илюха? – как-то недоверчиво уставился он на Илью. – Вроде сбежал, рванул из этого гадюшника, а теперь опять сюда лезешь?
– Лезу, Немченко, воспоминания покоя не дают. – Илья легонько похлопал товарища по плечу. – А ты молодец, что выжил, не сломался. Есть куда пойти?
– Разберемся, – расплылся тот в улыбке. – Уж теперь сидеть не буду, точно куда-нибудь пойду, надоело. Двоюродный брательник в Некрасово, а еще старые кореша есть в Липовце, примут. Главное, дойти.
– А как дойдешь?
– На этот случай предусмотрены ноги, – подмигнул Немченко. – Ладно, Илюха, не буду навязывать тебе свою дружбу, ты, по ходу, еще не все свои дела сделал. Спасибо, корифан. Пойду в лес, может, прорвусь. Отсижусь в какой-нибудь берлоге пару деньков, потом побреду потихоньку к Липовцу.
– Пара советов, приятель. Уходи один, не присоединяйся ни к какой компании. У одиночки больше шансов улизнуть, как бы веселее ни было сообща. По крайней мере, будешь думать собственной головой. И второй совет: сегодня ночью старайся уйти как можно дальше. Будешь валиться от усталости, засыпать на ходу – все равно иди, через «не могу» иди. Вырвешься из зоны поисков – утром легче будет.
– Хорошо, приятель, спасибо. Ну, бывай.
Они опять обнялись. В глазах у Немченко что-то заблестело, как бы даже не слезы. Он махнул рукой – дескать, прорвемся, где наша не пропадала – и заковылял прочь.
Еще не все заключенные покинули зону, а спецназ уже выполнял вторую часть задачи. Латышевич остался на воротах – подгонять арестантов и следить за обстановкой. Остальные бросились к машине. Фещенко отогнал ее задним ходом от крыльца, лавируя между мертвыми телами. Из тайника под сиденьями извлекали реактивные гранатометы «РПГ-7», старенький, но рабочий ранцевый струйный огнемет советского производства (с отличительной способностью – многоразовостью применения). Груженные оружием и гранатами, побежали на аллею.
Начали с дальних бараков. По информации Фещенко, в зданиях никого не осталось. Гранатометчики работали с центральной аллеи – посылали в барак кумулятивную гранату. Промахнуться с такого расстояния было невозможно. Она взорвалась с оглушительным треском. Рушились стены, перегородки. Приближался Беженцев с ранцем за спиной и громоздкой штуковиной, оснащенной раструбом, – он имел кое-какой опыт пользования огнеметом. Струя пламени устремлялась вперед, облизывала часть подорванного здания. Этого было достаточно – само разгорится. Осадков не было, дул ветерок, способный раздуть пламя. Спецназовцы ударили по другому бараку, потом по третьему. Это была какая-то нездоровая идея фикс – просто стереть дьявольский объект с лица земли! Пламя разгоралось, трещали доски и балки перекрытий. Гремели взрывы, работал огнемет, выстреливая огненные струи, покалеченные бараки вспыхивали, как стога сена, пламя перебрасывалось на мелкие хозяйственные постройки. В небо летели искры, поднимались клубы зловонного дыма. Загорелась псарня и буквально на глазах развалилась. Из огня выскакивали обуянные ужасом овчарки, у многих дымилась шерсть. У гигантской палевой псины горел хвост и при этом чадил, как дымовая шашка. Собака вертелась, подпрыгивала от боли, но не могла дотянуться до хвоста. Четвероногие с воем разбегались. На людей они не обращали внимания – слепой ужас гнал их прочь из лагеря.