– Он разозлился потому, что ты хотела с ним поехать? – повторила она. – Куда он уехал?
– Говорит, он ш «Культом», как в прошлый раз, – это группа, – пробормотала Стефани, утирая нос тыльной стороной ладони. – Он им гаштроли уштраивает, но это одна видимость… – она зарыдала, – чтоб на одном месте не засиживаться и девок трахать. Я шказала, что поеду, и – он так прикажал – всей группе дала ради него.
Робин изо всех сил притворялась, будто вообще не понимает, о чем речь. Однако ее, должно быть, перекосило от злости и отвращения, потому что Стефани – или это только показалось? – вдруг отстранилась. Она не хотела осуждения. Осуждение доставалось ей каждый день.
– Ты не ходила к врачу? – спросила Робин тихо.
– Что? Нет, – сказала Стефани, обхватив себя тонкими руками.
– Когда он должен вернуться, твой парень?
Стефани только покачала головой и пожала плечами. Временная симпатия, которую испытала к ней Робин, пошла на убыль.
– «Культ»… – сказала Робин, соображая на ходу; во рту у нее пересохло. – Это, случайно, не Death Cult?
– Да, они самые, – слегка удивилась Стефани.
– А что за концерт? Я ведь их недавно видела!
Умоляю, не спрашивай, где это было…
– В пабе… «Грин-фиддл» или как-то так, в Энфилде.
– А, нет, я на другой концерт ходила, – сказала Робин. – А ваш когда был?
– Надо попихать, – пробубнила Стефани, оглядывая кафе.
Она поплелась в уборную. Когда дверь за ней закрылась, Робин взяла телефон и стала лихорадочно вбивать поисковые запросы. Нужная информация нашлась не с первой попытки. Death Cult выступали в пабе под названием «Фиддлерс-грин» в Энфилде, в субботу четвертого июня, за день до убийства Хизер Смарт.
На улице удлинялись тени; в кафетерии, кроме них двоих, никого уже не осталось. Близился вечер. Кафетерий собирались закрывать.
– Шпашибо за бутерброд и вообще, – сказала Стефани, когда появилась рядом с ней. – Я, пожалуй…
– Съешь что-нибудь еще. Шоколадку, например, – настаивала Робин, хотя официантка, вытирающая со стола, казалось, готова была их вышвырнуть.
– Зачем? – спросила Стефани, выказывая первые признаки подозрения.
– Потому что я правда хочу поговорить о твоем парне, – сказала Робин.
– Зачем? – повторила девчонка, уже немного нервничая.
– Присядь, пожалуйста. Ничего страшного, – уговаривала ее Робин. – Я просто переживаю за тебя.
Стефани помешкала, а затем медленно осела на место, которое уже собиралась покинуть. Робин только сейчас заметила глубокий красный след вокруг ее шеи.
– Он что, пытался тебя задушить? – встревожилась она.
– Чего?
Стефани потрогала свою тонкую шею; из глаз снова покатились слезы.
– А, это… это моя цепочка. Он мне ее подарил, а потом… потому что я мало зарабатываю… – сказала она и расплакалась уже не на шутку, – он ее взял да продал.
Не зная, что еще сделать, Робин взяла обе ее ладони в свои, крепко удерживая, будто Стефани ускользала от нее на какой-то движущейся платформе.
– Ты упомянула, что он заставил тебя… со всей группой? – спросила Робин тихо.
– Причем даром, – сказала Стефани, рыдая, и Робин поняла, что Стефани еще видит в себе способности к зарабатыванию денег. – Я только им отшошала.
– После концерта? – уточнила Робин, убирая одну руку, чтобы вложить в ладонь Стефани бумажные салфетки.
– Нет, – сказала Стефани, утирая нос, – шледующей ночью. Мы ночевали в фургоне у дома шолишта. Он в Энфилде живет.
Робин ни за что бы не поверила, что можно одновременно испытывать и отвращение, и восторг. Если ночью пятого июня Стефани была с Уиттекером, Уиттекер не мог убить Хизер Смарт.
– А он – твой парень – он там был? – спросила она тихим голосом. – Все время, пока ты… ну ты поняла…
– Какого хера тут происходит?
Робин подняла глаза. Стефани с испуганным видом вырвала руку.
Перед ними стоял Уиттекер. Робин сразу узнала его по фотографиям, которые видела в интернете. Он был высок и широкоплеч. Старая черная футболка выцвела практически до серого цвета. Золотистые глаза священника-еретика завораживали своей глубиной. Несмотря на спутанные волосы, осунувшееся желтушное лицо, несмотря на то, что он вызывал у нее отторжение, она все равно чувствовала его странную диковатую ауру, магнетическое притяжение, вроде запаха мертвечины. Он пробуждал тягу – постыдную, но от этого не менее сильную – к неизведанным ощущениям, какую подхлестывает всякая грязь и мерзость.
– Ты кто такая? – спросил он без агрессии, как будто мурлыкая, и без тени смущения заглянул прямо в вырез ее сарафана.
– Я чуть не сбила с ног твою подружку возле забегаловки, – сказала Робин. – И купила ей попить.
– Чего-чего?
– Мы закрываемся, – громко сказала официантка.
Внешность Уиттекера доконала женщину, Робин это заметила. Его тоннели в ушах, наколки, глаза маньяка, запах были бы желанны в крайне малом количестве заведений, продающих еду. Стефани пришла в ужас, хотя Уиттекер даже не смотрел в ее сторону. Его вниманием полностью завладела Робин, которая до смешного смутилась, пока оплачивала счет, а затем встала и вышла на улицу. Уиттекер двинулся следом.
– Ну… пока тогда, – сказала она Стефани слабым голосом.
Ей бы хотелось обладать смелостью Страйка. Он пытался увести Стефани прямо из-под носа Уиттекера, а у Робин вдруг пересохло во рту. Уиттекер буравил ее взглядом с таким видом, будто заметил редкую, причудливую жемчужину в навозной куче. Официантка заперла за ними двери. Закатное солнце разбрасывало холодные тени по улице, которую Робин прежде видела только жаркой и зловонной.
– Сжалилась, да, милая? – негромко спросил Уиттекер, и Робин не могла понять, чего больше в этом вопросе: ехидства или приветливости.
– Скорее, забеспокоилась, – сказала Робин, заставляя себя смотреть прямо в эти широко посаженные глаза, – потому что травмы Стефани выглядят довольно серьезными.
– Это? – Уиттекер коснулся фиолетово-серого лица Стефани. – С велосипеда навернулась, правда, Стеф? Коровенка неуклюжая.
Робин внезапно передалась лютая ненависть Страйка к этому человеку. Она бы тоже с удовольствием ему врезала.
– Надеюсь, еще увидимся, Стефани, – сказала она.
В присутствии Уиттекера она не решилась дать девушке свой номер.
Как самая жалкая трусиха, Робин развернулась и пошла прочь. Стефани готовилась уйти с этим негодяем. Нужно что-то еще для нее сделать, но что? Разве могла Робин хоть как-то изменить положение? Могла ли она подать в полицию заявление о побоях? Как на это посмотрит Карвер?