Звонила твоя мама. Сказал, что ты в командировке. Дай знать, если не поедешь на день рождения к моему отцу, я извинюсь.
Робин, я тебя люблю. Мхххххх.
Опять то же самое: он не верил, что их отношения закончены. Дай знать, если не поедешь на день рождения к моему отцу… Можно подумать, у них всего лишь буря в стакане воды; можно подумать, она всего лишь пропустит день рождения. «Глаза бы мои не глядели на твоего папашу…»
Разозлившись, она тут же бросила ему ответ:
Естественно, не поеду.
Робин вернулась в машину. Страйк, похоже, действительно разговаривал по телефону. На пассажирском сиденье лежал открытый дорожный атлас: Страйк продумывал маршрут в лестерширский городок Маркет-Харборо.
– Да, тебе тоже, – донесся до нее голос Страйка. – Ага. Увидимся, когда вернусь.
Элин, подумала она.
Страйк сел в машину.
– Уордл? – невинно спросила Робин.
– Элин, – ответил Страйк.
«Она знает, что ты уехал со мной? Вдвоем?»
Робин почувствовала, что заливается краской. Понять бы, откуда такие мысли… Дело ведь не в том…
– Решил наведаться в Маркет-Харборо? – спросила она, заглядывая в атлас.
– Не помешало бы. – Страйк отхлебнул еще пива. – Там последнее место работы Брокбэнка. Может, получим хоть какую-то наводку; глупо упускать такую возможность… а оттуда… – он взял у нее атлас и перелистнул несколько страниц, – всего двенадцать миль до Корби. Можно заехать и удостовериться, что Лэйнг, который в две тысячи восьмом сожительствовал там с какой-то теткой, – это и есть наш Лэйнг. Она до сих пор там живет: некая Лоррейн Макнотон.
Робин не уставала поражаться памяти Страйка на имена и подробности.
– Конечно съездим, – сказала она, радуясь, что утро потребует новых следственных действий, а не просто утомительного возвращения в Лондон. А если обнаружится что-нибудь стоящее, можно будет и вторую ночь провести в поездке, чтобы только еще полсуток не видеть Мэтью… Но тут она вспомнила, что завтра вечером Мэтью поедет на день рождения к отцу. Квартира будет в ее полном распоряжении.
– Не мог ли он ее выследить? – подумал вслух Страйк после паузы.
– Что, прости? Ты о ком?
– Не мог ли Брокбэнк по прошествии всех этих лет выследить и убить Бриттани? Или у меня уже крыша едет оттого, что я во всем виноват?
Он глухо стукнул кулаком по дверце «лендровера».
– Пойми, эта нога… – продолжал Страйк, споря сам с собой, – со шрамом, как у нее. Брокбэнк приговаривал, что, дескать, собирался, когда она была маленькой, отпилить ей ногу, да мать вошла и помешала. Ублюдок гребаный. Ну кто еще стал бы посылать мне исполосованную ногу?
– Слушай, – медленно начала Робин, – у меня есть одна мысль насчет этой посылки, скорее всего никак не связанная с Бриттани Брокбэнк.
Страйк развернулся к ней:
– Продолжай.
– Убийца девушки мог с тем же успехом прислать тебе любую другую часть тела, – сказала Робин. – Руку… грудь… – Она делала над собой большое усилие, чтобы говорить ровным тоном. – Так или иначе, это привлекло бы внимание полиции и прессы. Агентство было бы скомпрометировано, у нас в любом случае начались бы проблемы… однако он выбрал правую ногу, отсеченную именно в том месте, где ампутирована твоя…
– Прямо как в той песне, будь она трижды проклята. Хотя… – Страйк задумался. – Я несу какую-то ересь, да? Рука вполне бы сгодилась. Или шея.
– Он явно указывает на твое ранение. Что для него может символизировать твоя ампутированная нога? – настаивала Робин.
– Одному богу известно. – Страйк изучал ее профиль.
– Героизм, – предположила она.
Страйк фыркнул:
– Если я оказался в неудачном месте в неудачное время – где ж тут героизм?
– Ты ветеран, награжден боевыми орденами.
– Меня наградили не за то, что я подорвался на мине. А гораздо раньше.
– Ты никогда не рассказывал.
Робин повернулась к нему, но Страйк не стал отвлекаться:
– Давай дальше. Почему именно нога?
– Твое увечье – это наследие войны. Символ мужества, преодоления трудностей. При каждом упоминании твоего имени в прессе журналисты непременно упоминают ампутацию. Мне кажется… в его сознании… она неразрывно связана со славой и подвигами, а также… с честью. Он пытается принизить твое ранение, замарать его чем-нибудь гнусным, чтобы в тебе видели в первую очередь не героя, а того, кто получает по почте часть тела убитой девушки. Он хочет навлечь на тебя неприятности, да, но чтобы одновременно растоптать тебя самого. Этот человек жаждет получить то, что есть у тебя: признание, статус.
Наклонившись, Страйк достал еще одну банку пива из стоявшего на полу бумажного пакета. Жестяное кольцо оторвалось со щелчком.
– Допустим, ты права, – выговорил Страйк, провожая глазами уплывающий в темноту сигаретный дым. – Если этому маньяку действительно не дает покоя моя известность, то на первое место в нашем списке нужно поставить Уиттекера. Он стремился к этому всю свою жизнь – стать знаменитостью.
Робин выжидала. Босс крайне мало рассказывал о своем отчиме, хотя в интернете она раскопала массу подробностей, о которых он умалчивал.
– Такого кровососа, как он, свет не видел! – вырвалось у Страйка. – Вечно паразитировал на чужой славе.
В замкнутом пространстве она ощущала, как на Страйка снова накатывает злость. На упоминание каждого из троих подозреваемых он реагировал соответственно: Брокбэнк вызывал у него чувство вины, Уиттекер – гнева, и только о Лэйнге он говорил сколько-нибудь объективно.
– А Штырь пока ничего не раскопал?
– Говорит, Уиттекер сейчас в Кэтфорде. Штырь его выследит. Где-нибудь в грязном углу. Из Лондона он никуда не сдернет.
– Почему ты так уверен?
– Да потому, что это Лондон, понимаешь? – Страйк разглядывал район ленточной застройки, начинавшийся позади парковки. – Уиттекер, вообще говоря, родом из Йоркшира, но теперь заделался стопроцентным кокни.
– Ты его давно не видел?
– Не было нужды. Я и так его знаю. Это мусор, который прибивается к столице в поисках фарта и прилипает к месту. Он всегда считал, что Лондон – единственный город, достойный его персоны. Уиттекеру требуется самая большая сцена.
Между тем Уиттекер так и не сумел подняться со столичного дна, где, как бактерии, множатся преступления, нищета и насилие; в этой клоаке обретался и Штырь. Кто не заглядывал в городское чрево, тому не понять, что Лондон – это особый мир. Его можно презирать как средоточие власти и денег, недоступных другим британским городам, но надо сознавать, что нищета имеет здесь особый привкус, что здесь все имеет высокую цену, что непреодолимая пропасть между теми, кто преуспел, и всеми остальными здесь болезненно режет глаз. Расстояние от дома с колоннами сливочного цвета на Кларенс-Террас, где жила Элин, до грязного сквота в Уайтчепеле, где умерла мать Страйка, измерялось не в милях. Их разделяли бесчисленные несоразмерности, лотереи рождения и случая, предвзятые суждения и зигзаги удачи. Взять хотя бы его мать и Элин, в равной мере наделенных красотой и умом: одна погрязла в пучине наркотиков и людских пороков, другая блаженствовала за сверкающими окнами высоко над Риджентс-парком.