Андрей не договорил. В кабинет без стука ворвался встрепанный подпоручик Перетыкин. Он запыхался и разрумянился, а в глазах плескалась растерянность пополам с тревогой.
— Ваше высокоблагородие, градоначальника господина Драчевского убили! — выпалил Перетыкин.
— Что-о?!
— Бомбу в него бросили, прямо на крыльце Департамента полиции!
— Когда?
— Аккурат полчаса назад. Я вам телефонировал, а вы…
— Я был у его высокопревосходительства… Кто возглавлял охрану градоначальника? — Голицын схватился за трубку. — Немедленно соедините меня с Сабуровым! — крикнул в микрофон.
— Разрешите идти? — робко спросил Перетыкин.
— Идите… Алло, Дмитрий Андреевич… В курсе уже?.. Кто командовал?.. Ерофеев?.. Убит… Черт! Кто еще?.. Ранены… А Драчевский?.. Слава богу! Куда его отвезли?.. Благодарю, Дмитрий Андреевич. Уже включаюсь, по горячим следам, надеюсь, быстро разберемся.
Голицын положил трубку и наткнулся взглядом на улыбающееся лицо Керенского. Чувствуя, как глухая злость против воли начинает закипать в груди, Андрей позвонил в колокольчик и бросил вошедшему конвойному:
— Уведите арестованного!
Керенский спокойно направился к двери, но вдруг остановился, обернулся и произнес с плохо скрываемым торжеством: — А ведь это только начало, господин подполковник! Только начало!..
* * *
«Совята» сидели хмуро и молча, переваривая услышанное. «Пощечину» Службе влепили знатную. Среди бела дня, да в центре города, да на крыльце Департамента полиции!.. Таких дерзких покушений не было уже давно. Правда, градоначальник остался жив, и его секретарь тоже. Но пострадали больше дюжины человек. Убит начальник охраны и один из террористов. Еще одного бомбиста схватили, оглушенного взрывной волной. А еще двое, судя по свидетельствам очевидцев, скрылись.
— Уму непостижимо! — проворчал наконец Свиридов. — Какой позор второму управлению!..
— Всей Службе позор! — бросил сердито Голицын. — И чем скорее мы этот случай раскроем, тем лучше. Вводная всем ясна?.. Тогда за работу!
1913 год. Март. Москва
Возвращаться в Москву Давыдову не хотелось. Служба-то служба, а не хотелось…
Заноза в сердце сидела основательная, не какая-нибудь хиленькая, отломившаяся от трухлявой щепки, как в детстве случалось, а железная с зазубринами, больше похожая на гарпун.
В Санкт-Петербурге ему ничто не напоминало о странном и горестном романе с Элис. А в Москве — наоборот, всё. И Денис даже сильно удивил ветеранов хозяйственно-административного управления ОСВАГ, яростно отказавшись жить в заказанном для него по телефону номере московского «Метрополя». Пришлось отменять заказ, искать другую гостиницу Выбрали «Гранд-отель» — цены умеренные и местоположение хорошее.
В поезде спалось плохо. Давыдов мучился, пока проводник не пригласил господ пассажиров, едущих до Твери, собираться к выходу. Денис подумал и выскочил из вагона едва ли не первым, даже не накинув шинель. Московская весна пришла в этом году свирепая, вьюжная, но плеснувшая в лицо метелица обрадовала Давыдова — он даже улыбнулся и перебежал по перрону к приземистому красному зданию.
Тверской вокзал строился как вокзал первого класса. Там обычно меняли локомотивы, а за это время пассажиры успевали позавтракать или пообедать в вокзальном ресторане. Денис разумно рассудил, что вкусная горячая еда поспособствует бодрости духа.
Потом ему стукнуло в голову прогуляться, и он быстрым шагом дошел до круглого паровозного депо, обогнул водонапорную башню и нефтекачку; потом, замерзнув, Денис побежал к своему вагону и прибыл в Москву уже готовый действовать.
Прямо с Николаевского вокзала поехал доложить о прибытии своему прямому начальству — подполковнику Максимову. Затем отправился в «Гранд-отель» и поселился в хорошем номере с видом на Манежную площадь. Подумав пару минут, решил телефонировать давнему приятелю Барсукову.
Алексей Барсуков, прослужив года четыре в штабе Третьей кавалерийской дивизии и поставив крест на военной карьере, выгодно женился и стал основательным орловским помещиком, выращивал породистых лошадей и имел довольно денег, чтобы нанимать в Москве отличную квартиру для всего многочисленного семейства. По зимнему времени оно там и жило, а Барсуков поневоле играл роль добропорядочного семьянина, хотя иногда срывался в отчаянный загул.
Появление Давыдова было для Барсукова истинным праздником. Его жена Катя очень симпатизировала Денису и сильно бы удивилась, если бы ей объяснили, что она, верная супруга и добродетельная мать, чуточку влюблена в этого черноволосого красавца с фамильным белым локоном на лбу Давыдов сообщил в московский филиал Осведомительного агентства, где его при необходимости искать, и, надев штатское, поехал обедать к Барсуковым. Оттуда, взяв старших детей, двенадцатилетнюю Ариадну и десятилетнего Николашу, а также младшую Катину сестру Оленьку и ее жениха, подающего надежды адвоката, всей компанией отправились в гости к барсуковской родне.
Денис был почти счастлив в окружении веселых, говорливых, благодушных людей. Они знать не знали, какие угрозы нависают над их уютным мирком, где главная беда — расстроенное фортепиано, под которое Оленька собралась петь романсы. Зато устроили игру в фанты, потом молодежь затеяла «живые картины», и вот уже Давыдов, замотанный в простыню поверх визитки, лежит на ковре, простирая руку к потолку — умирающий Юлий Цезарь, взывающий: «И ты, Брут?»
Из роли Цезаря его извлек камердинер Кузьма. Подкравшись на корточках, он прошептал, что Дениса Николаевича требует начальство.
Делать нечего, Давыдов отправился к телефону.
Новость была не то чтобы совсем неожиданной, скорее чрезмерной. Максимов сообщил, что полчаса назад в Санкт-Петербурге закончилось совещание, на котором было получено высочайшее разрешение на совместную операцию СОВА и Осведомительного агентства, а Денис назначен руководителем оперативной группы в Москве.
— Вот те, бабушка, и Юлий Цезарь… — пробормотал он. Теперь нужно было, пока не слишком поздно, телефонировать Максимову…
* * *
Московские масоны принадлежали к старинным дворянским родам, жившим на Пречистенке, Варварке и Ильинке чуть ли не со времен Ивана Грозного. Всякий из них имел под две сотни родни, которую считал близкой, а уж свояков и внучатных племянников троюродной тетки своего деда ни один немецкий бухгалтер с арифмометром Однера ему бы счесть не помог.
В силу этого московский масон, затеявший заговор, был почти неуловим: всякий предоставит ему свой дом для сборища, всякий поклянется, что в опасный день и час видел его на другом конце Москвы. Разве что упрямые и властные московские старухи, к которым вся администрация по праздникам ездила на поклон, могли из чувства противоречия помочь Давыдову советом или подсказкой, а то и прикрикнуть на зарвавшегося племянничка.