– Покажи-ка мне ее якорь, Майлгенн, – прервал его Элвуд.
– Деррил Сакс, младший брат Угрюмого лорда Оквуда… – начал Майлгенн и осекся, едва глянув на экран. – То есть теперь… так… Вот! Побратим короля Брандона, лорд Оквуд…
Элвуд махнул рукой, мол, сам вижу, и пробормотал:
– Знакомое лицо… А Лиле, говоришь, убили?
– Да. Марк Оквуд. – Майлгенн вывел на экран момент смерти несостоявшегося короля Артура, покачал головой: – Похоже, девочка поняла, что это не просто игра, вот и получила свой откат за убийство.
– Ох уж мне эти необученные светлые, – вздохнул Элвуд. – Твой прогноз?
– Разумеется, ее надо вернуть в Тейрон. Непременно! Я еще не делал расчетов, но с таким потенциалом, шеф!..
– Посчитай, Майлгенн.
– Да что тут считать? Я вам и так скажу: с ней новая ветка вероятности стаби…
– Новая ветка?! – раздался от двери голос Свейл. – Ты это серьезно?
Майлгенн развернулся к ней, перехватил поднос с кофе и поставил на стол.
– Ну-ка, скажи мне, как зовут Бероука одиннадцатого?
– Артур, разумеется.
– Вот! – Он победно отсалютовал чашкой и кивнул на экран. – Артура нет и не было!
Пока Элвуд с Майлгенном пили кофе и задавали кристаллам параметры расчетов, Свейл прилипла к экрану, чуть ли не попыталась втиснуться внутрь. Кажется, она даже дышать забыла. Отлипла, лишь когда Лиле с Саксом и Брандоном вышли из принцевых покоев.
– М-да… А в кодексе, получается, Брандон? И для игроков – тоже Брандон?
Майлгенн пожал плечами:
– Ну да. Старую ветку помним лишь мы и Лиле. Сама же знаешь, вероятности изменяются для всех, кроме…
– …тех, кто их менял, – закончила за него Свейл и показала язык. – Зануда ты, профессор Дубовицкий. Самый занудный из всех зануд!
Перепалку прервал Элвуд. Потребовал у Свейл отчета по новым игрокам, а Майлгенну велел немедленно отрываться от возлюбленных кристаллов и заниматься Лиле. И ни в коем случае не выпускать ее из виду!
– Да я все понимаю, шеф, – устало кивнул Майлгенн. Эйфория схлынула, и он снова вспомнил, что спал всего ничего, и сегодня вечером идет на первое погружение еще один светлый с непробужденной кровью, и трое перспективных игроков готовы отказаться от миссии… Снова волна отказов, что ли? И один Ллир знает, насколько вообще верна их теория, а другой все равно нет… – Сейчас и займусь.
Назавтра позвонил Михаил, долго расспрашивал о самочувствии и настроении, и даже ответил на вопрос о кодексе. Очень пространно и так подробно, что Лиля постеснялась сказать, что так ничего и не поняла. С ее точки зрения, внести изменения в готовую игру можно было только патчем, а как можно успеть создать патч за день, а то и несколько часов? Но, выходит, можно. Наверное, какое-то могучее колдовство, подумала она, вешая трубку, и вспомнила, какие у Эри делались несчастные глаза, когда они с Кираном – то есть здесь его наверняка звали Кириллом – говорили на своем современном языке…
От воспоминаний снова было больно и сладко, и не верилось, что вот так глупо все закончилось, что больше никак и никогда. Особенно не верилось во сне. По ночам Эри был живой, а не нарисованный, снова целовал ее, и чинил крышу в той ужасной землянке, и разделывал для супа тощую утку. По утрам – тоже был Эри. И по вечерам. И даже днем, когда совсем не хотелось спать, она что-то делала по хозяйству, с кем-то говорила по телефону и ждала вечера. Снов. Она убеждала себя, что это не психоз, что она просто устала, и организму надо восстановиться, и ложилась в холодную кровать – к нему.
За календарем она не следила. Когда как-то днем явилась Настасья, безжалостно разбудив звонком в дверь, и спросила, готова ли подружка ехать на Арбат, Лиля страшно удивилась.
– А что… разве сегодня суббота?
Настасья оглядела ее, горестно вздохнула и сказала:
– Совсем, старушка, плоха стала.
Лиля только пожала плечами. Показалось странным, что Настасья ограничилась столь невинным ответом, но думать об этом не хотелось. И спрашивать Настасью, зачем она лезет в холодильник, он же все равно пустой, тоже не хотелось.
– Ты сегодня ела, несчастье мое? – спросила подруга, захлопнув дверцу.
– Не помню. Наверное, нет. Я же спала.
Покачав головой, Настасья принялась за обыск. Пооткрывала все кухонные полки и шкафчики, выбросила из хлебницы половину плесневелого батона, а с полки достала упаковку овсяных галет и остатки засахаренного варенья. Кажется, вишневого.
– Чайник поставь, что ли, – велела Лиле.
– Ага… чайник…
Лиля тоже пошуршала по полочкам и обнаружила, что чай остался только зеленый. Но какая разница? Лишь бы горячий.
Потом Настасья пила чай и, подперев щеку кулаком, смотрела, как Лиля хрустит хлебцами и приканчивает варенье. Неожиданно вкусное.
– Ладно, сойдет, – вздохнула Настасья, когда варенье закончилось. – Вернемся, купим еды, и ты мне все расскажешь про эту вашу игру.
– Тебе же завтра… – попробовала возразить Лиля.
– Воскресенье завтра, – снова вздохнула Настасья. – Пошли, что ли. Флейту не забудь, несчастье.
На Арбате было шумно. И людно. Кажется, Лиля не смотрела по сторонам, и даже не слишком прислушивалась, что вокруг происходит. Вполне достаточно видеть и слышать Сеньку с Настасьей.
Они сыграли, наверное, десяток песен, когда Настасья почему-то умолкла, Сенька брякнул по струнам не в лад, а Тыква, не сбиваясь с ритма, два раза ударил по бонгу, а третий – по Сенькиной голове, чтобы не лажал.
– Лиля? – Голос был вроде бы знакомый. А окликнувший ее бородатый мужик – нет. То есть, кажется, Лиля его уже где-то видела, но где – не помнила. Какая разница?
Зато Настасья, похоже, помнила. Глянула в футляр, сделала круглые глаза, потом на Лилю. Чего-то от нее ждала, наверное. И мужик чего-то ждал. Лиля кивнула ему и сказала «здрасьте». А Настасья улыбнулась ему, как Мэрилин Монро, и спросила:
– Орхидеи кончились?
Мужик засмеялся, поцеловал Настасье ручку и сказанул что-то почти не пошлое о красоте и таланте, которые затмят и посрамят. Лиля не слушала. Она маялась тоской по тихой квартире и мирному сну – а все это, кажется, накрывалось медным тазом. Или «Никоном». Точно, она вспомнила, где его видела, – по фотоаппарату и вспомнила. Мороженое, счастье, ожидание скорой встречи с Эри…
Вот сейчас Настасья наобщается и вспомнит, что им работать надо, а потом – домой, к любимому диванчику. При чем здесь вообще какой-то мужик, честное слово?
Подружка чувствительно пихнула Лилю локтем:
– Да проснись ты, горе мое! К тебе обращаются!