Значит, еще не вернулась. Странно. Обещалась же быть дома! Наверное, засиделась с Настасьей, забыла про время…
А может, забыла о планах на вечер и пошла с Настасьей гулять?
Тигр на кухне забренчал миской и негодующе заорал.
– Цыц, шапка, – буркнул Ильяс, скидывая кроссовки.
На кухню пошел босиком, бросил на стол всученную помешанным заправщиком книгу, достал печенку из холодильника. Кот утробно ворчал и толкался в ногу мохнатым лбом, намекая, что кошачье терпение кончилось, и сейчас будут есть хозяина.
Разбаловала его Лилька. Печенку подавай, от корма морду воротит. Вон, полна миска сухарей, хоть бы для приличия погрыз. Хм. Странно, кстати. Откуда сухари? Он не насыпал, Лилька к ним не притрагивается. Разве что когда они уезжают на весь день…
Легкий, пока легкий, укус напомнил: Тигров надо кормить, а не медитировать, когда тут печенкой пахнет!
Вытряхнув из миски корм, бросил туда печенку. Тигр кинулся к еде, лапой поддев какой-то смятый лист. Ильяс посмотрел на часы. Половина девятого! Где ее носит? Вытащил телефон, глянул входящие. Может, пропустил… нет. Не звонила.
Несколько секунд он продолжал тупо смотреть на экран, потом набрал Лильку.
Ну давай, возьми уже трубку!
Короткий гудок.
– Абонент временно недо…
Черт!
Ильяс отбросил телефон, как будто он жег руки, и велел себе дышать спокойно.
Спокойно, я сказал!
Лилька обещала быть к вечеру – значит, придет. Ну подумаешь, протанцуют не весь вечер, а всю ночь. Оно даже и хорошо, Лилька любит ночную Москву, даже в дождь.
Вот в душ, кстати, не мешало бы сходить. Как раз и Лилька вернется.
Под горячими струями беспокойство отпустило.
Перенервничал, наверное. Сперва эти шутники, потом журналистка… ничего удивительного.
Ильяс выключил воду, вышел из ванной – не вытираясь, просто надев домашние джинсы и рубашку. Прошел на кухню, оставляя на полу мокрые следы. Подумал: надо бы поесть. И кофе выпить. С коньяком, для успокоения нервной системы.
Достав бутылку, отпил глоток…
Горло обожгло горечью, внутренности скрутило приступом тошноты, словно не коньяк пил, а бензин. Перед глазами встали Лилькины запястья с синяками, укус на плече, несчастные глаза…
К чертям собачьим эту выпивку! Кофе. Только кофе.
Едва не смахнув бутылку на пол, сунулся в кухонный шкафчик, наткнулся на баночку с кардамоном. Лилька всегда добавляет три коробочки кардамона на турку, у нее получается самый вкусный в мире кофе…
Да где же она?!
Чуть не наступив Тигру на хвост, Ильяс прошагал к окну, дернул раму. Вдохнул холодной октябрьской мороси. Гуляет? По этакой мерзости?
Там, внизу, кто-то приехал. Лиля?! Прошуршали по лужам колеса, хлопнула дверца, затосковал розенбаумский вальс-бостон, и послышались голоса, мужской и женский. Не она. Черт.
Ильяс оглядел пустую кухню, словно искал ответа: где она? Наткнулся взглядом на ноутбук.
Застыл, забыв о летящей в окно стылой воде. Перевел взгляд на календарь.
Четвертое.
Сегодня – четвертое октября.
До ее миссии – неделя.
Все хорошо. Она не играет больше в свое фэнтезийное дерьмо. Она не пойдет на погружение.
Не пойдет!
Выдохнул, напомнил себе про конверт у консьержа, подумал: очередная реклама, но хоть отвлечься. Оставив окно нараспашку, пошел прочь, протянул руку за курткой, глянул в зеркало… и вдруг понял: что-то не так. Чего-то не хватает. Несколько мгновений мучительно соображал чего? Ну да. Амулета. Дурацкого деревянного полумесяца на кожаном шнурке, который Лиля купила на Арбате, долго носилась с ним по всей квартире, выискивая достойное место, и в конце концов повесила на зеркало. Он висел тут почти четыре месяца. Все четыре месяца…
Запрещая себе гадать, куда делся амулет, и гоня прочь пробирающий до костей холод, Ильяс распахнул шкаф. Облегченно выдохнул: ее куртки и пальто на месте, купленная к зиме жемчужная норка на месте… то есть как это все на месте?! В чем же она поехала к Настасье?
Ноги сами понесли в спальню. Руки сами, без участия мозгов, раздвинули дверцы купе и принялись перебирать ее одежду. Джинсы, брючки, любимое пончо, блузки и платья – шмотья было немного, но все отличное, он сам выбирал, жена художника не может одеваться как облезлая мышь. И снова. Все на месте. Все! До последней майки. Кроме той, черной и старой, в которой она пришла. И кроме старых джинсов с ветровкой, страшных, как война.
Нет. Не может быть. Она не могла, только не сейчас!..
Руки дрожали так, что он не смог раскурить трубку. Достал спрятанные четыре месяца назад сигареты, закурил черт знает с какой попытки. Закашлялся до слез, до тошноты. Распахнул окно в спальне, выбросил сигарету и прижался лбом к холодному стеклу.
Нет. Она не могла.
Повторяя это, как заклинание, медленно подошел к туалетному столику, открыл шкатулку. Кольца там не было. Может быть, она все же не ушла? Она бы, наверное, оставила кольцо… или просто забыла. Как он забыл о подаренном ею браслете, который не снимается с самого Крыма.
Может быть, она сейчас придет?
Несколько секунд смотрел на кучку подаренных им серег, браслетов – и разорванного морского ожерелья, так и не починили. А ведь хотели. Вместе.
Черт. Черт! Лилька, да где же ты?!
Заверещал телефон. Пронзительный звук отчетливо напоминал о зубной боли.
Машинально схватив крупную жемчужину и зажав ее в кулаке, словно она как-то могла приманить Лильку, Ильяс поднял трубку.
– Илья Сергеевич, вы бы все же спустились, – зачастил консьерж. – Девушка ваша очень просила вам конверт сразу отдать, как вернетесь…
Трубка упала. Мимо. Консьерж продолжал говорить, а Ильяс уже бежал вниз. Конверт. Записка? Она уехала к больной бабушке и потеряла телефон…
Чушь. Кого он пытается обмануть?..
Остановился посреди последнего пролета. Глубоко вздохнул и нацепил улыбочку. Фальшивую, как четыре копейки. С этой же приклеенной улыбочкой заглянул к консьержу, забрал конверт и сунул ему бумажку, наугад вытащенную из кармана. Консьерж, продолжающий что-то говорить, замолчал, как отрезало. А Ильяс, держа конверт за уголок, словно там могла оказаться сибирская язва, вышел из подъезда. Глянул на небо – морось закончилась, тучи разошлись, и показалась тусклая половинка луны.
Похлопал себя по нагрудному карману, без удивления обнаружил там сигареты вместе с зажигалкой. Закурил. Несколько затяжек просто смотрел на небо, катая в ладони одинокую жемчужину. Потом нащупал в конверте ключи, все три, вместе с брелоком-флейтой. И никакой, разумеется, записки.