Возрождение же залпового огня, да еще при всех видах боя, было акцией не только бессмысленной, но и вредной. Залповый огонь по определению не может быть прицельным. Сколько-нибудь эффективен он лишь на малых дистанциях и при условии, что противник действует в плотных боевых порядках. При наступлении от залпового огня один только вред, поскольку наступающие отвлекаются на его ведение и замедляют темп преодоления простреливаемого неприятелем пространства. В то же время немцы, сидящие в окопах, никаких потерь от залпового огня понести, в принципе, не могут. Зато, стреляя залпами, бойцы расстреляют запас патронов, который бы им очень пригодился в ближнем бою. При обороне от залпового огня тоже мало толку, поскольку немцы никогда не наступали в плотных боевых порядках, а залповый огонь мог нанести им какой-то вред лишь на очень малых дистанциях, на каких уже вступают в рукопашную, причем в реальной практике Второй мировой войны бой на таких дистанциях встречался очень редко, обычно лишь тогда, когда сражаться приходилось непосредственно в населенных пунктах, как, например, в Сталинграде. Но там подавляющему большинству бойцов приходилось действовать индивидуально или небольшими группами, и возможности вести залповый огонь просто не было. Что же касается идеи отражать залповым огнем атаки в конном строю, то у настоящих фронтовиков сей продукт кабинетного творчества должен был вызывать лишь злую усмешку. На втором году Верховный Главнокомандующий и генералы, которые готовили ему текст приказа, могли бы знать, что кавалерии у немцев и их союзников почти нет и, во всяком случае, они никогда не используют ее для атак в конном строю.
Таким образом, залповый огонь пехоты, как и артиллерийский огонь танковых орудий с ходу, мог привести только к напрасной трате боеприпасов без малейшего ущерба для противника. Особенно когда стреляли залпами просто для «морального ободрения», чтобы организовать бойцов.
В мемуарах Рокоссовский так описал начало своей деятельности на посту командующего тогда еще Сталинградским фронтом: «В сентябре, прибыв в Ставку, я был ознакомлен с обстановкой, сложившейся в районе Сталинграда, и с задачей, которая на меня возлагалась. В общих чертах ознакомил меня с ней заместитель Верховного Главнокомандующего генерал армии Г. К. Жуков. Сводилась она к следующему. В междуречье Волги и Дона прорвалась сильная группировка немецко-фашистских войск. И вот глубоко на ее фланге, на восточном берегу Дона, намечалось с целью нанесения контрудара сосредоточить группировку наших войск в составе не менее трех общевойсковых армий и нескольких танковых корпусов. Мне поручалось ее возглавить.
Сама идея выглядела весьма заманчиво и многообещающе. Вызывало беспокойство лишь опасение, будет ли предоставлено Ставкой время, необходимое для сосредоточения войск и на подготовку их к организованному вводу в бой.
Спустя несколько дней меня срочно потребовал к себе Верховный Главнокомандующий. Прибыв к нему, я узнал о тяжелом положении под Сталинградом, где врагу удалось на северной окраине города прорваться к Волге. В связи с этим намечаемые ранее мероприятия отменялись, а силы, выделенные для их проведения, направлялись непосредственно к Сталинграду. Мне следовало вылететь туда же и сменить командующего Сталинградским фронтом генерала В. Н. Гордова, который с этой ролью не справлялся. Остальные указания я должен был получить на месте от заместителя Верховного Г. К. Жукова.
Прощаясь со мной, Сталин добавил, что туда же в Сталинград, вылетает специальная комиссия, которую возглавляет Боков, с задачей очищения войск и штабов от непригодного командного и политического состава. Он еще подчеркнул, чтобы я имел в виду, что Юго-Западный фронт вообще смотрит больше за Волгу. Что подразумевал Сталин под этим, я не стал спрашивать и вышел от него с невеселыми мыслями. Сознание того, что у Ставки опять не хватило выдержки для проведения так правильно задуманного контрудара, угнетало меня. Правда, меня посылали туда, где шли напряженные бои, а не возвращали на спокойный участок общего фронта, в чем я находил утешение».
По прибытии под Сталинград Константин Константинович писал жене и дочери: «Наступит время, и фрицы будут биты так же, как били их при Александре Невском («Ледовое побоище»), под Грюнвальдом и еще много кое-где».
Из мемуаров Рокоссовского может сложиться впечатление, что в сентябре 1942 года он встречался со Сталиным лишь однажды. На самом деле Сталин принял Рокоссовского дважды, 22 и 28 сентября. Очевидно, на первой встрече обсуждалась организация контрудара на восточном берегу Дона во главе с Рокоссовским, а на второй Сталин сообщил о том, что предназначенные для контрудара войска приходится перебросить под Сталинград, и приказал Рокоссовскому вместе с присутствовавшим на том же совещании Жуковым отправиться туда.
Надо сказать, что Рокоссовский довольно критически оценивал действия Генштаба и Ставки, приведшие советские войска к Сталинграду и предгорьям Кавказа. По поводу поражений, понесенных Красной Армией на юге летом 1942 года, он писал в не прошедшей цензуру части своих мемуаров: «Сосредоточив крупные силы на южном крыле советско-германского фронта, немецко-фашистские войска перешли в наступление, прорвали оборону войск Брянского и Юго-Западного фронтов и устремились на юго-восток. Ослабленные в зимних и весенних наступательных действиях, наши войска не смогли задержать врага и вынуждены были отходить под ударами его превосходящих сил. К тому же противник обладал большей подвижностью и господством в воздухе, чего не учитывала Ставка при организации противодействия ему. Повторилась ошибка начального периода войны, когда издавались не соответствующие обстановке директивы, что было только на руку врагу. Поспешно выдвигаемые ему навстречу наши войска, не успев сосредоточиться, с ходу, неорганизованно вступали в бой с противником, обладавшим в этих условиях огромным численным и качественным превосходством. Особенно оно сказывалось в подвижных танковых и моторизованных соединениях и в авиации. Открытая равнинная местность способствовала действиям вражеских войск.
Делалось все не так, как обучали нас военному делу в училищах, академиях, на военных играх и маневрах, вразрез с тем, что было приобретено опытом двух предыдущих войн».
Там же Рокоссовский сильно ругал начальника Генштаба Василевского: «Для меня вообще непонятной представлялась роль Г. К. Жукова и А. М. Василевского, а тем более Г. М. Маленкова под Сталинградом в той конкретной обстановке в конце сентября. Жуков с Маленковым сделали доброе дело: не задерживаясь долго, улетели туда, где именно им и следовало тогда находиться. А вот пребывание начальника Генерального штаба под Сталинградом и его роль в мероприятиях, связанных с происходившими там событиями, вызывают недоумение.
По предложению А. М. Василевского был создан Юго-Восточный фронт, в состав которого вошли войска левого крыла Сталинградского фронта. Происходило это в самый разгар боев. Если такая мера была вызвана предвидением невозможности воспрепятствовать выходу противника к Волге, то она понятна. Командующим Юго-Восточным фронтом назначается генерал А. И. Еременко, а в качестве управления и штаба этого фронта используется штаб 1-й гвардейской армии. Но буквально через несколько дней (только началось оформление) Василевский, находясь у Еременко, подчиняет ему командующего Сталинградским фронтом Гордова. Нужно к этому добавить, что штаб Сталинградского фронта создавался на основе управленческого аппарата КОВО. Так что он представлял собой, можно сказать, старый сколоченный штаб. И, несмотря на это, его подчиняют другому – слабенькому, только формирующемуся. Вероятно, такое волевое решение родилось лишь потому, что начальник Генерального штаба лично находился в войсках, в данном случае у Еременко. Вообще случай подчинения одного фронта другому беспрецедентен. А при условии предвидения возможного выхода врага к Волге вообще непонятен. Вот к чему приводит нахождение начальника Генерального штаба не там, где ему следовало быть».