Перед продолжением путешествия мы пообещали Панчо побывать в Бонансе, той деревне, откуда его выжили десять с лишним лет назад. Первый день мы перебирались через горы, а потом нам повезло, мы встретили этот грузовичок и теперь ехали на нем на запад. Панчо немного помолчал, наверно, вспоминая что-то, о чем ему еще не очень хотелось рассказывать.
«Им было очень страшно, – наконец, произнес он, всплеснув руками в сыром воздухе. – Но тут Иисус приказал водам успокоиться, и шторм закончился. Когда заканчивается шторм, все вдруг кажется таким прекрасным! Так и с Бонансой… Так называется деревня, где я жил. Muchoкрасоты и покоя. Tranquillo».
Последние два дня дождь не прекращался ни на минуту. Чуть раньше мы ненадолго заглянули к старому индейскому вождю, с которым на протяжении многих лет дружил Крис. Услышав от него, куда мы направляемся, cacique сказал, что этот дальний район джунглей считается среди местных «дверью», через которую можно попасть в другую реальность. Сам он в тех местах не бывал, но много слышал о них от отца и деда: «Там живут боги. Это и есть Белый Город».
Cacique сказал, что все истории, рассказанные нам о городе, ошибочны. « Туда можно попасть, только если знаешь языки всех наших народов, – сказал он,смахивая с морщинистой щеки капельки пота. – А если боги тебя туда пустят, то обратно уже не вернешься. Они никому не позволяют ходить туда-сюда». Крис улыбнулся, словно радуясь, что загадка стала для меня еще непонятнее.
Дорога то взбиралась на холмы Оланчо, то спускалась с них в долины. Дождь прекратился, и стало немного прохладнее. Чем ближе мы подъезжали к Бонансе, тем больше я думал о прошлом Панчо. Что может заставить человека бежать из места, которое он так любит? Что произошло тогда в его жизни? Что он найдет там сегодня?
Панчо выключил приемник и просто сидел, уставившись на окутанные туманом верхушки деревьев и, возможно, готовя себя к встрече с прошлым. Ничего нового про переворот все равно не говорили. Президент Мел Селайя все так же грозился силой вернуть себе власть, а путчисты по-прежнему обещали раздавить его как муху, если он попытается это сделать. До отмены комендантского часа и окончания протестов и волнений оставалось еще несколько месяцев. Только осенью этого года Мелу удастся тайно вернуться в страну и обосноваться в посольстве Бразилии. Но вернуться к власти он не сможет. В конце концов согласится на выборы нового президента, улетит в Доминиканскую Республику и там будет жаловаться, что Соединенные Штаты с самого начала выступали против него.
* * *
Когда мы приехалив Бонансу, раскинувшуюся на холмах деревню из дюжины домиков, солнце уже пошло на закат. Выбравшись из кузова пикапа и ступив на мокрую землю, Панчо, одетый, как всегда, в свою идеально отглаженную синюю рубашку, на некоторое время замер, словно пытаясь поймать равновесие, а потом поднял глаза на поднимающийся в небо полумесяц Луны. Потом он повел нас по скользкой от грязи дорожке знакомиться с сестрой. Ее трехкомнатный домик стоял на берегу ручья в окружении высоких деревьев какао и поскрипывающей от дуновений ветра кукурузы. Когда мы вошли в дом, Панчо снял шляпу, а сестра бросилась ему на шею. Их с Анхелем мгновенно окружила толпа радостно вопящих племянников и племянниц. Несколько ближайших часов они разговаривали, смеялись и вспоминали былые времена. Позднее, когда все угомонились, я услышал, как какой-то мужчина пел псалмы в крохотной церквушке на вершине холма. На ужин сестра Панчо зарезала курицу. Мы сидели при желтом свете свечей, и я видел, каким счастьем наполнено улыбающееся лицо Панчо. Казалось, он никогда никуда не уезжал отсюда.
Ночь мы провели в подвешенных на крыльце дома гамаках, а на следующее утро Панчо позаимствовал у кого-то ружье 22-го калибра. Я сказал, что раз нам уже удалось проделать такой большой путь без оружия, то и закончить путешествие мы вполне сможем без него. Но Панчо упрямо стоял на своем. Позавтракав черным кофе и рисом, мы попрощались с его родственниками, и он, опять же в своей новехонькой синей рубахе, на протяжении двадцати минут вел нас вверх по скользкой тропинке к двухэтажной хижине с жестяной крышей.
«Мой дом, – сказал он, подходя к деревянной ограде. Других жилищ поблизости не было. – Я построил его своими руками». Мы немного постояли около дома, но поспешили уйти, как только из него вышел новый хозяин с ружьем в руках.
Мы поднялись чуть выше по склону холма, и Панчо показал на стоящий посреди заросшего травой поля покосившийся сарай. «Когда-то это была наша школа, – сказал он. – Ее тоже я строил».
Он прикусил губу и посмотрел на свои руки. Когда-то в эту школу ходил Анхель, два его брата и еще 37 детишек из Бонансы, а теперь здание с рассохшимися, облупленными стенами и провалившейся крышей поглощала растительность джунглей. «Ничего не осталось», – сказал Панчо.
Раньше мне было неловко расспрашивать его о причинах бегства из Бонансы, но теперь вроде бы настал удобный момент. Ведь я рассказывал ему о своей семье, о поисках самого себя, о своей жизни в Нью-Йорке. Мы хорошо узнали друг друга и даже, можно сказать, подружились. Когда я задал Панчо этот вопрос, он посмотрел на Анхеля, словно спрашивая у него разрешения.
«Тогда в этой части деревни было шестнадцать домов, – начал он, смотря на окружающую нас стену джунглей. – Теперь не осталось ни одного». Он продолжал шагать вперед, поправляя на плече ружье. «Все началось, когда пришли бандиты. Они сказали, что им нужна наша земля, но мы отказали, и эти люди вернулись уже с оружием, – он остановился, снял шляпу и вытер лоб тыльной стороной руки. – Когда мы ответили им «нет», бандиты попытались забрать наших женщин».
Я подумал, что ослышался, и поэтому спросил его, что он имеет в виду. «Бандиты сказали, что заберут из деревни часть девушек, если мы не отдадим им землю. Они хотели нас напугать, но мы их остановили», – объяснил он.
Он вдруг зажмурился, пытаясь справиться с эмоциями, исказившими его лицо. Я не видел его в таком состоянии со времен нашего жутковатого путешествия по Бандитскому Тракту в начале экспедиции.
«В общем, случилась перестрелка, – сказал он, присев у ручья, чтобы наполнить свою фляжку. – Погибли два бандита и глава нашей деревни тоже».
Я спросил, не он ли убил этих двух злодеев, но Панчо прямого ответа не дал, а я не стал на него давить.
«Я участвовал в этом споре», – просто сказал он.
«Так почему же ты уехал?»
«Мы боялись, что они придут убивать снова, и я уехал».
«И что же сделали остальные бандиты? – спросил я. – Они возвращались еще?»
Он повернулся и посмотрел на тропинку, ведущую в Бонансу, будто говоря, что теперь в деревне живут именно они, но ничего не сказал. Позднее, когда мы обсуждали эту историю с Крисом, он сказал, что тоже не очень понял, чем все закончилось.
Перед тем как продолжить путь, Панчо хотел сделать еще одну вещь – навестить своего сына Франсиско Ноэля, умершего от астмы в возрасте полутора лет. Если бы он не погиб, то сегодня был бы уже подростком. Но для Панчо он навсегда так и остался большеглазым ребенком с маленькими ножками и кулачками. Когда он умер, Панчо взял его крошечное тело на руки и отнес на небольшое, покрытое высокой травой поле в трех часах пешего хода от Бонансы. Там он выкопал яму и похоронил сына. Он не стал отмечать могилу каким-нибудь камнем, а вместо этого посадил на ней желтые цветы, которые теперь возвышались над травой ярким пятном.